|
В достигшем расцвета мире ренессансного гуманизма, откуда явился Лодовико, в делах любви и секса господствовала официальная доктрина, совпадавшая с учением католической церкви и отчасти унаследовавшая воззрения средневекового рыцарства, хотя в ней уживалось много противоречивых взглядов. Позже богохульный и скабрезный французский писатель Франсуа Рабле (он был на поколение младше Лодовико) сочинит свои насквозь пародийные шедевры, на которые церковь наложит запрет. Так что если сам Лодовико и не являлся образцом верного рыцаря, то он был далеко не одинок. Мир делился на праведников и распутников. Лодовико, несомненно, попадал во вторую категорию, и он сам должен был это понимать. В соответствии с западными идеалами, в которых, разумеется, воспитывался Лодовико, рыцарь (по-итальянски cavaliere ) стремился в сражениях завоевать любовь своей дамы, охотно рисковал ради нее жизнью, готовясь пожертвовать собой, если понадобится (во всяком случае теоретически). “Рыцарь и его дама сердца, герой ради любви – вот первичный и неизменный романтический мотив, который возникает и будет возникать всегда и всюду, – писал Йохан Хёйзинга. – Это самый непосредственный переход чувственного влечения в нравственную или почти нравственную самоотверженность, естественно вытекающую из необходимости перед лицом своей дамы выказывать мужество, подвергаться опасности, демонстрировать силу, терпеть страдания и истекать кровью”.[10] Этот рыцарский идеал чаще всего находил выражение в средневековых турнирах – аристократических спортивных состязаниях, когда двое облаченных в латы всадников неслись навстречу друг другу с копьями наперевес, а какая-нибудь прекрасная девица, затаив дыхание, глядела на них с замковой стены. За любовь нужно было пострадать. Готовность идти на страдания простиралась вплоть до желания спасти невинную девушку от грозящей ей великой опасности – до “охраны девичьей целомудренности”, как выразился Хёйзинга. В сказочном варианте Даму В Башне – известнейшим примером выступает Рапунцель – спасает от злой ведьмы прекрасный принц. Разумеется, идеал не совпадал с действительностью, и для тех, кто отнюдь не являлся рыцарем, особенно для бюргерского населения городов, такое времяпрепровождение, как рыцарские турниры и благородные страдания во имя возлюбленной, казалось всего лишь нелепыми и притворными забавами высших сословий, да и нам, пожалуй, они кажутся немного смешными: в современном мире рыцарство сделалось чем-то вроде пережитка “темных веков”. В таком контексте рассказ Лодовико о своих любовных похождениях, приключившихся при султанском дворе, выглядит вполне современной пародией на куртуазную любовь, потому что единственная опасность, которая нависала над ним, является ему вовсе не в обличье дракона, которого надлежит убить, и не в обличье ведьмы, которую нужно перехитрить, и даже не в обличье соперника, которого необходимо вышибить из седла: опасность заключается в попадании в любовные сети госпожи. Лодовико изобразил себя персонажем приключенческой истории, где герой не скован такими добродетелями, как любовь, честь и верность, и волен спасать собственную шкуру какими угодно средствами. Это гораздо менее романтичное, но психологически более реалистичное повествование, нежели романы и сказки о рыцарственном самопожертвовании. — 46 —
|