|
Так успокаивается постепенно первобытный, кипящий хаос в человеке и уступает место безмятежному покою. Само человечество — лишь конкретный образ вселенной, и все его переживания отражают лишь великое биение сердца земли. Я успокоился. С души исчез мучительный осадок, уступив место благодатному покою, ясной и бодрой решимости. Полный жалости и доверчивости шел я навстречу Од с распростертыми руками, готовый заврачевать те раны, которые они ей причинили. Меня охватила наивная мысль, что она несчастна и скорбит о нашем обоюдном изгнании. Эта была из всех иллюзий самая опасная. Испытание, которому я подвергался, только сильнее растравляло мои язвы. Ее чары не исчезли и разъедали мою отравленную кровь. Увы, я был введен в обман ласковой насмешкой пейзажей. Они вызывали во мне желание, не внушив сил для борьбы с искушением. Осенняя листва уже подернулась желтизной. Воздух становился холодным от туманов, и во мгле просыпалось утро. Наступили суровые и безмолвные вечера. Если бы в это время я смог отречься от моей деспотической любовницы, — как прекрасна была бы вся остальная моя жизнь. Но Од жила во мне с преображенным от жалости и смирения лицом, превратившись в страдающую возлюбленную, призывавшую меня ради нашего обоюдного исцеления. В красоту облеклись мои обманчивые мечты и, не переставая, разъедали меня прежние, ядовитые соки. Я жаждал лишь одного: загладить мою вину перед ней, воображая, что она винит себя еще сильнее. Я жаждал ее всей душой, которая казалась мне обновленной, а на самом деле была еще слабее прежнего. Мой друг хотел задержать меня до зимы у простых обитателей фермы. — Поверьте, — убеждал я его, — силы мои прекрасно восстановились, я совершенно излечился как от зловещей любви, так и от влияния Од на меня. Мой друг кивал незаметно головой и говорил мне о человеческих слабостях. Я не возражал ему больше и однажды, чуть забрезжило утро, взял страннический посох и простился с моими хозяевами. Я шел лесом. Вдыхал его оздоровляющие ароматы. Запоздалая роса искрилась лучами перламутра на мшистой дороге, еще мокрой в ранний, влажный утренний час! Нежная лазурь небес была как бы прелюдией грядущего. Я не ускорял своих шагов. Моя походка была спокойна, как и душа. «Я совсем выздоровел, — убеждал я себя, — ведь я по собственной воле сокращаю шаги, которые приближают меня к Од». Я наслаждался еще своим спокойным настроением, когда городские башни стали вырисовываться на туманном небосклоне. Движение моей крови ускорилось. И сердце сильно забилось. Мне следовало бы внимательнее отнестись к этому необычайному возбуждению и вернуться обратно, возвратиться к благодатной природе, к ее безграничному покою. Но соки мои уже забродили. Нервы напряглись. Я чувствовал на своих губах ощущенье ее поцелуя. — 656 —
|