|
Она лежала, как бездушный труп, теряясь в кругу мрачных предположений. Порою удивление на себя, что она так низко пала, примешивалось ко всему остальному. Ведь у нее была такая хорошая мать. Ее детство питали укрепляющие примеры; кругом себя она видела лишь проявления прямоты и честности. И вся эта честность рассеялась, как пыль, от сладострастного ветра весны. Думая об одном и том же, она под конец потеряла сознание окружающих вещей и чувствовала лишь одну тупую неясную сковывающую боль. Курица, которая снесла яйцо, начала кудахтать во дворе, и этот звук выделялся отрывисто и ясно. Она не слышала ничего, кроме этого навязчивого победного крика. Вдруг она пробудилась из своего забытья. Фермер выронил из рук письмо Эйо. Бумажка валялась на полу, и Жермена не заметила ее до сих пор. Она подобрала и быстро пробежала ее глазами. Эйо начинал с намеков, сожалел о разрыве добрых отношений, вначале умалчивая о причине, потом постепенно доходил до оскорблений и заключал такими словами: «Я очень жалею, Гюлотт, что так случилось, потому что мы были хорошими товарищами и подходили друг к другу. Но ты, твои сыновья и прочие, вы не достойны даже подбирать навоз от моих лошадей. Я прямо говорю. А ваша дочка пусть хороводится на праздниках с себе подобными: известно, чего она стоит со своим любовником. Вот почему я говорю вам, чтобы вы больше не смели показываться на нашей улице. Все будут отныне смотреть на вас здесь и повсюду, как на то, что вы на самом деле есть, вы и ваши сыновья, отец и братья гнусной, дрянной девчонки. Бесполезно подписываться кто». Письмо, написанное крупным почерком, было без подписи, но сначала до конца свидетельствовало об Эйо, а приписка не оставляла уже никаких сомнений. «P.S. Скажи твоей девице, чтобы в случае, если она отправится к своим подругам, сделала бы им такое одолжение, сказав, что она любовница негодяя, какого-то Ищи-Свищи, — чтобы тебе было известно его имя, — после чего, несомненно, никто не позволит себе показываться в обществе такой столь позорной особы». Эти последние слова в таком приподнятом тоне удостоверяли о причастности к этому письму белокурого Гюбера. Сколько презрения почувствовала она к такой низости. И так мстит мужчина! Но тогда это не человек, не мужчина, и она припомнила его мягкие манеры, его плавную походку левита. Шум шагов послышался в прихожей. Она выскочила и побежала к печке. Письмо упало в огонь, но загоралось медленно, и входивший Варнан, старший из братьев, увидел, как бумага исчезала в пламени. — 551 —
|