|
— И чтобы я тебя не видел больше, Жермена? Он вытягивал шею с недобрым огоньком в глазах, сжимал обеими руками свою грудь и продолжал: — Чтобы я тебя не видел больше! Ты ли, Жермена, говоришь это? О, если это правда, если это только так, я возьму тогда тебя за горло…, вот так и те… Он не кончил. Она вскричала. Тогда он развел руками, отрывисто дыша, охваченный ужасной слабостью. — Вероятно, я не так понял. Слушай, Жермена, не нужно мне говорить о том, чего я не могу понять. Я не учился в школе, да. Люди леса то же, что звери в нем. Скажи, Жермена, ведь все это неправда, что ты наговорила?… Ведь так? Он запутался в словах от волненья. Его голос заглох в неистовом потоке поцелуев, и Жермена, видя его покоренным и кротким, с гордостью почувствовала себя более сильной. Она позволила его дрожавшим рукам привлечь себя. С выражением беспомощности и слабости на лице, он, улыбаясь, говорил ей: — Ты можешь меня теперь бить. Я не отплачу тебе ничем. У меня нет больше силы. Я теперь как малый ребенок, который только что родился. Она испытующе поглядела на него с любопытством и восторгом. — Ты говоришь мне это, чтобы заставить меня поверить? — Совсем нет. Я не комедиант и ничего из себя не разыгрываю… Все равно. Она помнит еще, что он только что произнес. И так как он делал вид, что не припоминает, она повторила ему. Он обнял ее и безумно поцеловал, желая превратить все в шутку. Она почувствовала, что досада ее миновала, благодаря ошеломляющим поцелуям. К ее сладостным мечтам примешивался страх от царившего безмолвия леса. Никогда еще не испытала она чудесного ужаса полночи. Целый уголок ее существа пробуждался для новых ощущений. Легкое дуновение ветра обвевало кусты и замирало, коснувшись ее кожи, словно чье-то холодное дыханье. Она слушала, как в воздухе тянулся глубокий ропот леса, и мало-помалу дремота овладела ею. Она прижалась к его груди, согретая его теплыми объятиями, и они долго так оставались, слившись в немой радости принадлежать друг другу. Под конец глаза ее закрылись, обращенные к этому смуглому лицу мужчины, залитому голубоватым светом лунной ночи. Она заснула. Объятья ее возлюбленного служили ей ложем до рассвета. Эти объятья были гибки и теплы и лучше льна и пуха, а он бодрствовал над нею, боясь произвести малейшее движение. Черты ее тела вызывали в нем непрерывную сладость страсти, которую он хотел испить до конца. И он глядел, как волновалась белизна ее груди, и не думал ни о чем, ощущая внутри себя что-то сладкое и могучее, чего он никогда не знал. — 515 —
|