|
Тогда она повторила, как бы погруженная в свою мысль: — Ах… Так это ты Ищи-Свищи? И он снова подтвердил ее вопрос медленным и продолжительным кивком головы. Она с восхищением глядела на его грубую красоту лесного жителя. Его квадратное туловище покоилось на широких подвижных бедрах. У него были прямые ноги, округлые ляжки; его колени резко обрисовывались, а руки были мягки и не носили следов мозолей. Она нежно глядела на его кудрявые, черные волосы, спадавшие на узкий лоб, и к этому примешивался еще большой восторг: ведь перед ней стоял не кто иной, как Ищи-Свищи. Это имя навевало страх. Всем было известно, что всюду, где проходил тот, кто носил это имя, — дичь была в опасности. И вот этот страшный человек теперь покорно, как животное, опускал перед нею голову. Через несколько времени она спросила: — Почему ты браконьерствуешь? — Да потому вот, что мне так хочется. Его робость исчезла. Он продолжал: — Иные пилят дрова, другие — хлебопашцы, есть еще на свете ремесленники. А я вот люблю зверей. Он говорил, переступая с ноги на ногу, выпрямившись всем телом и гордясь своим занятием. Она снова принялась срезать люцерну, выставляя грудь вперед с каждым взмахом серпа. — Это дает тебе много денег? — спросила она. — Иногда — много, а другой раз — немного. Я человек неприхотливый. Она спросила, как он устраивается с продажей. Это зависело от обстоятельств. Бывает, что он относит набитую дичь в город с наступлением ночи. У него происходят свидания с купцами. Продажа совершается за чаркой водки. Но случается, что купцы заходят к нему. Хотя это всегда затруднительнее, ибо ему частенько приходится ночевать в гостинице «под открытым небом», исключая дней ненастья, которые он проводит у своих приятелей-дровосеков. В конце концов, все люди на свете оказывались его друзьями. Ни к кому он не питал ненависти, впрочем, если не считать этих разбойников-жандармов. Он говорил о них с презрением, вскидывая плечами. Ищи-Свищи замолчал. Из осторожности он остановился. Постоянная война с животными приучила его держаться настороже, и он сам был теперь удивлен, что так много наговорил. — Это я все больше так, чтобы посмеяться, — прибавил он. Она пристально взглянула на него. — Ты меня боишься? — Нет. — Ты не боишься, что я тебя выдам? Он вызывающе проговорил: — О, я-то? Мне это совсем все равно. Настала минута молчания. Потом он спросил, в свою очередь, ее, кто она? — Я дочь Гюлотта. И эта ферма наша. И, обведя рукой кругом, прибавила: — 456 —
|