|
— А вот идет господин Тюваш. Шарль, словно машина, повторил: — Идет господин Тюваш. Омэ не решался возобновить с ним разговор об устройстве похорон; это удалось священнику. Шарль заперся в своем кабинете, взял перо и после долгих рыданий написал: «Я хочу, чтобы ее похоронили в подвенечном платье, в белых туфлях, в венке. Волосы распустить по плечам; гробов три: один — дубовый, другой — красного дерева и еще — металлический. Не говорите со мной ни о чем, я найду в себе силы. Сверху накрыть ее большим куском зеленого бархата. Я так хочу. Сделайте это». Все очень удивились романтическим выдумкам Бовари, и аптекарь тут же сказал ему: — Бархат кажется мне чрезмерной роскошью. К тому ж это и обойдется… — Какое вам дело? — закричал Шарль. — Оставьте меня! Не вы ее любили! Уходите. Священник взял его под руку и увел в сад прогуляться. Там он завел разговор о бренности всего земного. Господь велик и благ; мы должны безропотно подчиняться его воле, даже благодарить его. Шарль разразился кощунствами: — Мерзок он мне, ваш господь! — Дух непокорства еще живет в вас, — вздохнул священник. Бовари был уже далеко. Он широко шагал вдоль стены у шпалеры фруктовых деревьев и, скрежеща зубами, гневно глядел в небо; но ни один лист не шелохнулся. Накрапывал дождик. Рубашка у Шарля была распахнута на груди, и скоро он задрожал от холода; тогда он вернулся домой и уселся в кухне. В шесть часов на площади послышалось металлическое дребезжание: приехала «Ласточка». Шарль прижался лицом к стеклу и глядел, как вереницей выходили пассажиры. Фелиситэ постлала ему в гостиной тюфяк; он лег и заснул. Г-н Омэ был философом, но мертвых уважал. Итак, не обижаясь на бедного Шарля, он пришел вечером, чтобы просидеть ночь возле покойницы, причем захватил с собою три книги и папку для выписок. Г-н Бурнисьен уже был на месте; у изголовья кровати, которую выставили из алькова, горели две высокие свечи. Тишина угнетала аптекаря, и он произнес несколько сочувственных замечаний по адресу «несчастной молодой женщины». Священник ответил, что теперь остается только молиться за нее. — Но ведь одно из двух, — заметил Омэ, — либо она почила во благодати (как выражается церковь), — и тогда наши молитвы ей ни к чему; либо же она скончалась нераскаянною (если не ошибаюсь, церковная терминология именно такова), — и в этом случае… Бурнисьен прервал его и угрюмо сказал, что, как бы там ни было, а молиться все равно надо. — Но если бог и сам знает все наши потребности, — возразил аптекарь, — то какую пользу может принести молитва? — 214 —
|