|
— Завтрак подан. Сидя за столом перед закусками, они ждали, когда останутся одни. Лениво волоча ноги, Юлия наконец вышла из столовой. Следить за жизнью своих господ было ее единственным развлечением. Она с восторгом поджидала, когда они начнут ссориться. И инстинктивно всегда была на стороне Режи — рабочая кляча, раба мужчины. Элегантность, независимость Моники ее раздражали… — Могу ли я теперь узнать, что именно меня притягивает в Вокрессон? Он колебался, боясь оформить мучительное подозрение. — Будто сама не знаешь! — И насмешливо запел: — «Аромат любви… восторги нежной мечты!» Она смотрела на него с жалостью. Сумасшедший, подталкивающий ее на соблазны, которые ей никогда не пришли бы в голову. Ему стало невыносимо это ироническое сожаление, и он сказал: — Вокрессон, или свидание друзей! Настоящих, единственных!.. Готов спорить, что мы там случайно встретим не только милого Виньябо, но и очаровательного… — Бланшэ? Да? Он пропел, подражая голосу Макса: — «Ты сама его назвала…» — Знаешь, кто ты? — Идиот — мы слышали! Но во всяком случае не слепой?! Ты думаешь, я не заметил ваших уловок в последний раз? — Режи! — Что? Правда! — Как ты можешь во мне сомневаться? — Всегда следует сомневаться. Сомнение — это единственная вещь, которой можно верить. И смотри, как бы оно не превратилось в уверенность, раз ты так возмущена… Она презрительно замолчала. Он воспользовался паузой. — Ты думаешь, я не заметил ваших перемигиваний, когда я говорил, и твоей физиономии, когда он открывал рот! Я бы ни капельки не удивился, узнав, что вы уже… Юлия поставила на стол малоаппетитный бифштекс с картошкой и переменила тарелки. Глядя на его грязные пальцы с черными ногтями, Моника почувствовала сильней обыкновенного жалкую бедность, всегда окружавшую Режи: духовную мелочность, мещанскую обстановку. Она машинально резала мясо на тарелке. Они ели, словно чужие, за одним столом. Он не выдержал и, оттолкнув стул, встал. — Ты не смеешь отрицать?… Я так и знал! Он нервно шагал по комнате, как дикий зверь в клетке. — Сядь, — попросила она, — у меня от твоего кружения делается морская болезнь… А теперь слушай: я не унижаюсь до того, чтобы тебя разуверять. Все это так глупо! Так недостойно нас. — Значит, в воскресенье? — Мы едем к госпоже Амбра. — Ты не поедешь! Она повторила мягко, но так решительно, что он больше не возражал: — Мы поедем. Ты дашь мне это доказательство твоей рассудительности — это единственное извинение, которого я требую. Или же между нами все кончено и навсегда. — 1489 —
|