|
— Ты сразу полюбил меня? — О, да… — Но почему?.. Я в Женеве болела… была такая… — Ты была слаба и несчастна. Ты производила впечатление всеми покинутой и забытой. Она покачала головой. — Тебе нравятся слабые? — Да, только слабые… Нежность уколола ее. Она схватила его за руку. — Это потому, что ты добрый и сильный, Ришась… — Не философствуй и приляг лучше… С наслаждешем покорилась она его маленьким заботам. Он устроил ей мягкое и уютное местечко. Ветер скрипел окнами и дверями, но глубокая тишина попрежнему стояла в доме. Все забылось. Больше не было ни времени, ни места, ни сознания, ни слов. Он провожал ее по той же дорожке, выложенной камнем, показывая кусты роз, свежеокопанные, виноградный лозы с новыми белыми палками, маленькие туи, которые сам подрезал утром. Костёл бросал длинную, густую тень. Органист звонил на Angelus. Теперь было трудно сказать, что именно так чудесно пахло — земля, деревья, кусты или даже камни, или даже само небо. Только все запахи соединились в один пленительный и чувственно волнующий. Мечка, всегда чуткая к запахам, просто качалась от них. — Завтра ты у меня? — У тебя, — ответил он, несколько удивленный, — разве я могу тебя не видеть? Когда Мечка вернулась к себе, она испытала потребность броситься плашмя на кровать и думать, думать… Это было невозможно. Ни одна мысль не хотела логически вязаться с другою. Он прыгали, разбегались, прятались. Она могла только чувствовать его губы на своих губах и тонуть в глубочайшем целомудренном и несказанном блаженстве. Конечно, то представление о ксендзе Иодко, какое Мечка имела год назад, очень приближалось к мечте маленькой девочки о кардинале, одетом в пурпур. Это был идеал, совершенно лишенный плоти и крови. Теперь же он стал близким ей, как только может быть близким один человек другому, и она думала, что это вовсе не плохо, если наши идеалы спускаются на землю. Она нашла большое и совершенно новое очароваше в будничных мелочах, раз они касались ксендза Ришарда. Она радовалась чистоте, просторности его комнат, свежести его пищи, милой нарядности измененного сада. Она радовалась, что у него новый органист, дельный, добрый старик, вежливый и ловкий сакристиан, здоровая, сильная служанка. Она с наслаждением перебирала его толстые богословские книги и с жаром перечитывала казенные бумаги то на русском языке, то на латинском. В том, что этот человек нарушал из-за нее долг (не догмат, а долг), и в том, что она совершала кощунство, она также нашла свое упоение, острое и ранящее. — 1231 —
|