|
Но на другой день он явился со счетом на двести семьдесят франков с сантимами. Эмма очень смутилась: в письменном столе ничего не было; Лестибудуа задолжали больше, чем за полмесяца, а служанке за полгода; имелось и еще много долгов, так что Шарль с нетерпением ждал, когда ему пришлет деньги г-н Дерозерэ, который ежегодно расплачивался с ним к Петрову дню. Сначала Эмме несколько раз удавалось выпроводить Лере; но, наконец, лавочник потерял терпение: его самого преследуют кредиторы, деньги у него все в обороте, и если он не получит хоть сколько-нибудь, то ему придется взять обратно все проданные вещи. — Ну и берите! — сказала Эмма. — О нет, я пошутил! — отвечал он. — Мне только жаль хлыстика. Честное слово, я попрошу его у вашего супруга. — Нет, нет! — проговорила она. «Ага, поймал я тебя!» — подумал Лере. И, уверившись в своем открытии, вышел, повторяя вполголоса, с обычным своим присвистыванием: — Отлично! Посмотрим, посмотрим! Эмма раздумывала, как бы ей выпутаться, как вдруг вошла служанка и положила ей на камин сверточек в синей бумаге от г-на Дерозерэ. Барыня бросилась к нему, развернула. Там было пятнадцать наполеондоров. Больше чем надо! На лестнице раздались шаги Шарля; Эмма бросила золото в ящик стола и вынула ключ. Через три дня Лере снова явился. — Я хочу предложить вам одну сделку, — сказал он. — Если бы вместо следуемой мне суммы вы согласились… — Вот вам, — ответила она, кладя ему в руку четырнадцать золотых. Торгаш был поражен. Чтобы скрыть досаду, он рассыпался в извинениях, стал предлагать свои услуги, но Эмма на все отвечала отказом; несколько секунд она ощупывала в кармане передника две пятифранковых монеты — сдачу, полученную в лавке. Она клялась себе, что теперь будет экономить, чтобы позже вернуть… «Э, — подумала она наконец, — он о них и не вспомнит». Кроме хлыста с золоченым набалдашником, Родольф получил печатку с девизом «Amor nel cor»,[8] красивый шарф и, наконец, портсигар, совершенно похожий на портсигар виконта, когда-то найденный Шарлем на дороге, — он еще хранился у Эммы. Но все эти подарки Родольф считал для себя унизительными. От многих он отказывался; Эмма настаивала, и в конце концов он покорился, находя ее чересчур деспотичной и настойчивой. Потом у нее начались какие-то странные фантазии. — Думай обо мне, — говорила она, — когда будет бить полночь! И если Родольф признавался, что не думал о ней, начинались бесконечные упреки. Кончались они всегда одним и тем же. — 123 —
|