Эффенди Капиев

…Жаль, очень жаль, что такие, как Аурбиев, и иже с ним, решают наши судьбы. Ничего, отдышусь, подлечусь, продумаю, а там будет видно! Всему свое время, свой час. А такой час придет, так и знай, придет. Залог тому — моя работа, мой каторжный, изо дня в день, труд, в который я верю, как в самого себя…Я работаю. Как? — не мне тебе говорить. Чем аллах меня наградил, так это упрямством, — его у меня хватает с избытком. А ежели к упрямству кое-какой талантишко — может, что-нибудь и выйдет. Ты как думаешь, выйдет?

Не молчи, ответь, поддержи во мне дух и веру. Я на новой жизненной стезе, и поддержка друга вещь, сам понимаешь, нужная. Твое слово для меня важно. Ведь здесь, в Ессентуках, друзей у меня нет». И подписался: «Курортник по недоразумению и по нужде Эффенди — Мансур Ессентукский».

Потом он переехал в Пятигорск. На улице Анджиевского, 7, близко от домика Лермонтова, от опекушинского памятника поэту, появилась у него отдельная квартира и собственный кабинет для работы.

Круто переменившаяся жизнь понемногу входила все-таки в новое русло, успокаивалась. И еще из Ессентуков он написал своему другу: «Переехав сюда, я снова обрел веру в себя, покой и время для раздумий и работы».

Капиев расстался с Дагестаном, но продолжал туда ездить. Его особенно интересовал теперь южный Дагестан, и даже один лезгинский аул в двух километрах от Касумкента. Это был аул Ашага-Сталь — нижний из трех аулов, известный своими садами и виноградниками. (Ашага по-лезгински «нижний».)

В этом Нижнем ауле — в самом крайнем доме, первом, который видит путник, входящий в аул по дороге из Касумкента, — жил шестидесятилетний поэт, с недавних пор известный всему Союзу — Сулейман Стальский, то есть Сулейман из аула Сталь.

В южном Дагестане с давних времен существовала своеобразная поэзия ашугов — поэтов, которые слагают свои стихи устно, часто импровизируя прямо на глазах у слушателей. Стихи эти или лирические, или злободневные, с едкими выпадами в адрес вполне конкретного лица — обидчика, притеснителя. Это и стихи, и песни — их исполняют слегка нараспев, подыгрывая на хомузе или просто держа его в руках как старый символ «музыкальности» жанра.

Среди лезгинов, особенно кюринцев — тех лезгинов, которые живут в нижних аулах, а не в горах, — песни Сулеймана были известны еще в начале века. Он пел их и в своем ауле, и на базарных площадях, которые всегда были наиболее привычным и удобным для этого местом, — при большом стечении народа, никогда не остававшегося равнодушным и к теме и к «форме». Скакали всадники из соседних аулов, если знали, что Сулейман будет завтра петь на базаре. Песен его никто не записывал, но все же их знали. Его острого языка боялись, и про это у него тоже была сложена песня.