|
– Вы говорите на идише? – Да, конечно – отвечаю я. – Я не могу сидеть рядом с вашей женой. Пожалуйста, сядьте между нами, окажите мне любезность, – говорит он. – Да, пожалуйста. Я занимаю среднее место, что мне не нравится, но я не сержусь. Скорее, мне любопытно. «Нашему» хасиду где-то около тридцати. Лицо его прыщаво, шея тонка, большие голубые глаза выпучены, нижняя губа выступает. Лицо его не современно. В нем отражены не сегодняшние и не здешние мысли и чувства – мысли и чувства, которые, конечно, ничем не хуже нынешних и здешних. И хотя ему не положено сидеть рядом с чужой женщиной или даже смотреть на нее и разговаривать с ней никоим образом (все это, наверное, уберегает его от множества лишних осложнений), он, очевидно, добрый малый и пребывает в хорошем расположении духа. Да и все присутствующие хасиды в хорошем настроении; они энергично снуют по проходам, беседуют, нетерпеливо ждут длинной очереди в туалет, хлопотливые и занятые чем-то своим, словно стадо гусей. Они не обращают никакого внимания на знаки и надписи, словно не понимают по– английски. Стюардесс это страшно нервирует, и, когда я спрашиваю у одной из них, когда подадут напитки, она кричит: «Вернитесь на свое место!!!». Голос ее настолько пронзителен, что я ретируюсь. Я-то – да, но не оживленные хасидим, торжествующие свою победу по всему салону. Гойские приказания для них пустой звук: стюардессы – лишь бесплотные служанки в униформе. Ожидая осложнений, я попросил стюардессу подать мне кошерный ленч. «Не могу, у нас даже нет достаточно продуктов для них, – ответила она. Мы были не готовы к этому». Ее британские глаза пылают, грудь трепещет от гнева: «Мы должны отклониться от курса и зайти в Рим за их особой пищей». Моя жена любопытствует, почему я попросил кошерный ленч. «Да потому, что как только мне принесут обед с курицей, этот молодой человек будет вне себя», – объясняю я. А он и есть вне себя. Холодом смерти веет от цыпленка British Airways. Но я же голоден после трех часов всей этой маеты с безопасностью в аэропорту Хитроу! Молодой хасид отшатывается при виде поданного мне подноса. Он снова обращается ко мне на идиш: – Я должен поговорить с вами. Вы не обидитесь? – Нет, не думаю. – Вы, может, захотите закатить мне пощечину… – С чего бы это? – Вы же еврей. Вы наверняка еврей, мы же разговариваем на идиш. И как же вы можете есть это! – Что, выглядит ужасно? – Вы не должны к этому прикасаться. Мои родственницы дали мне с собой бутерброды с кошерной говядиной. А ваша жена еврейка? — 218 —
|