|
Пассажиры!.. Вот он, сеньор Астуриас! 60-е годы Они больше походили на потерпевших кораблекрушение. Всегда обращался почти в кораблекрушение этот ночной морской переход, который на сей раз из-за шторма и неисправной машины длился целую вечность. Тридцать человек на пароходике агонизировали и снова оживали. Пучина поглощала их и вновь изрыгала, оскверненная богохульствами людей – жмыхов жизни, выжатой из них Панамским каналом. Их богохульства взрыхляли дно морское. Суденышко то и дело вспыхивало золотом – спичечный коробок, взрываемый молнией; вспышки словно глушили машину – пароходик лишался сил и отдавался на волю волн, а ливень гнал его в открытый океан или швырял скорлупкой к берегу, грохотавшему громом. Когда машина глохла, суденышко дико прыгало, а когда машина вновь оживала, тряслось в лихорадке, и люди предавались то надежде, то отчаянию, но отчаяние росло – пароходик все менее сопротивлялся разнузданной, разбушевавшейся стихии, с трудом, как усталый матадор, увиливая от быка-шквала. Стоявший у руля лоцман-трухильянец – на него была вся надежда – спас их всех почти по наитию. Пассажиры, перед тем как сойти на берег, совали трухильянцу деньги и ценности, жали руку и твердили: -Спасибо! Большое спасибо! На владельца же пароходика, Джо Мейкера Томпсона, которому к концу пути пришлось заменять машиниста, глядели со злобой. – Мерзавец, – сквозь зубы цедили они, – мог все-таки предупредить, что котел никудышный, или вовсе не выходить в море ночью, задержаться из-за ненастья! Те, кого укачало, плелись по сходням, как пьяные, других била нервная дрожь, на твердой земле шатало. – Мерзавец гринго! Дать бы ему в морду! Рвач! Везти нас на смерть из-за нескольких песо! Только полное изнеможение мешало рассчитаться с ним сполна, да еще и страх получить в собственной шкуре дырку, пробитую пулей. Памятник Мигелю Астуриасу, писателю, борцу за мир, дипломату в центре Гватемалы Пока они выходили на берег, Мейкер Томпсон поглаживал рукоятки револьверов, которые всегда носил при себе – по штуке на каждом боку, – чтоб не действовать в одиночку на скользкой земле. Он отослал трухильянца на поиски некоей особы, которую надеялся отыскать в порту, и, оставшись один – машинист и юнги удрали, не дожидаясь расчета, – с размаху ударил ногой по машине. Не только с людьми и скотом обходятся плохо, с машинами тоже. А за пинком – ласка: стал нежно допытываться, что у нее болит, словно она могла его понять; просил пожаловаться на хворь как-нибудь еще, не только свистом во время работы – по одному признаку трудно о чем-нибудь судить. Ни пинки, ни ласка не помогли: после запуска она тотчас таинственно умолкала. Он чистил, налаживал, продувал, подпиливал… – все тот же упрямый свист. Выбившись из сил, Мейкер Томпсон прилег вздремнуть. После сиесты должен явиться турок. Турка интересовало судно. Однако в таком состоянии, сломанное… Надо быть идиотом, чтобы купить эту посудину. Продать ее – прогадать, говорит трухильянец, но уж куда больше прогадаешь, если останешься – да и останешься ли еще, – с этой разбитой тыквой. В общем, надо положиться на судьбу. Акулы кружили одна за другой в синем стакане моря, застывшего под причалом. Кто кидал там, внизу, огромные игральные кости, метавшиеся акульими тенями? Если придет за ним та особа и если пароходик купят, быть ему банановым плантатором. Если никто не придет и с турком не выгорит дело, – оставаться пиратом на море. — 116 —
|