|
[487] Записи в дневнике Б. Эйхенбаума от 9 декабря 1949 г. и 13 марта 1953 г. (цит. по: Наследие и путь… С. 29). Одна из многочисленных иллюстраций того полностью сложившегося «языка терминов», на котором Эйхенбаум не может писать, – в дневниковой записи К. Чуковского от 9 мая 1947 года: «Сегодня Виктор Петрович Дорофеев, редактор Гослитиздата, – человек, как он любит выражаться, “несгибаемый” – протирает с песком мою несчастную статейку “Пушкин и Некрасов”. Начало его переработки я видел – боже мой! – “широкий читатель”, “Анненков размазывал”, “острая борьба”, “жгучая ненависть”. Это умный и въедливый, но совершенно безвкусный, воспитанный самой последней эпохой молодой человек – отлично вооруженный для роли сурового цензора, темпераментный, упрямый, фанатик» (Чуковский К. Дневник: 1930–1969. М., 1994. С. 228; курсив наш. – М. Ч.). [488] Долинина Н. Маскарад слов // Известия, 29 ноября 1960 г. Выделено автором; это – прямая иллюстрация к приведенным словам Б. Эйхенбаума о том, что «языка сейчас нет». [489] Ср. еще у него же как у одного из ведущих в эти годы, т. е. репрезентирующих официоз, критиков: «…Превращать литературу в средство затемнения масс и их развращения», «служить делу затемнения сознания масс и их развращения» (Тарасенков Ан. О советской литературе: Сб. статей. М., 1952. С. 13, 44). Список примеров мог бы быть бесконечным. [490] Ее исчезновение в первое же советское десятилетие зафиксировал Зощенко своей прозой: он «утверждает, что ‹…› своего голоса, то есть целостной речевой культуры, нет у тех слоев, на которые должен, по его мнению, ориентироваться современный литератор; та же культура, которой располагают другие слои, им не берется в расчет, как связанная со словом отжившим, для современной литературы непригодным» (Чудакова М. О. Литература советского прошлого. Избранные работы. Т. 1. М., 2001. С. 132–133). [491] Как только в речи Сталина появлялось некое новое слово, оно сразу «размножалось», тиражировалось: «Если в период разгара вредительства наше отношение к старой технической интеллигенции выражалось, главным образом, в политике разгрома, то теперь, в период поворота этой интеллигенции в сторону советской власти, наше отношение должно выражаться, главным образом, в политике привлечения и заботы о ней» (Речь Сталина на совещании хозяйственников при ЦК ВКП(б) 23 июня 1931 г. // Сталин И. Сочинения. Т. 13. Июль 1930 – январь 1934. М., 1951. С. 72). Ср.: «…Не случайно, что мы сейчас окружаем величайшей заботой наших драматургов» (Вступительная речь тов. И. Гронского // Советская литература на новом этапе: Стенограмма первого пленума Оргкомитета Союза советских писателей (29 октября – 3 ноября 1932). М., 1933. С. 8); «Поздравляю вас, мои дорогие, со снижением на продовольственные товары. Одновременно благодарю советское правительство и большевистскую партию за заботу о нашем советском народе» (из сводок высказываний населения Москвы, направляемых МГБ Сталину: из семейной переписки, из Москвы во Львов, 2 апреля 1952 г. // Неизвестная Россия. ХХ век. II. [М.,] 1992. С. 285); «В социальных, политических, культурных преобразованиях, вносимых Октябрем, проявлялась забота партии, социалистического государства, о человеке, угнетенном царизмом, помещиками и капиталистами…» (Меньшутин А., Синявский А. Поэзия первых лет революции: 1917–1920. М., 1964. С. 6). — 337 —
|