Новые работы 2003-2006

…Мы сами знаем, где у нас чего.

Так наш ЦК писал в письме закрытом —

Мы одобряем линию его!

«Авторские» песни запечатлели словесный хаос 60-х. Они вывели на сцену вполне реальных носителей странной речи – тех, кто так и не овладел литературным языком – и утратил «свое» просторечие. Демонстрация обломков разрушенной «своей» и полуосвоенной публичной речи наглядно показывала, что, собственно, овладение языковой нормой было затруднительно и по причине ее крайней отдаленности от нормы культурно-авторитетной .

…Тут стоит культурный парк по-над речкою,

В ём гуляю – и плюю только в урны я.

Но ты, конечно, не поймешь – там, за печкою, —

Потому – ты темнота некультурная.

В. Высоцкий. Два письма. 1966

Х. Интеллигенция в «языковой политике» второй половины ХХ века

Участие интеллигенции (особенно же гуманитарной, пишущей ее части) в «языковой политике» или изменении публичной речи ушедшего «сталинского» периода свелось к нескольким направлениям:

– «протаскивание» в печатный текст слов-сигналов , вызывающих – по причине их запретности или полузапретности – восторг автора и читателя по поводу нарушения этого запрета (так автору «Поэтики Михаила Зощенко» удалось в 1979 году «протащить» в печать, запрятав в середине абзаца, абсолютно «непроходимое» слово «новоречь»; см. также примеры у Г. Гусейнова – указ. соч., с. 40–41);

– выработка изощренных форм эзопова языка, выразившегося по большей части в словесном переодевании излагаемых сюжетов: так, за обличительным повествованием о цензуре или ином насилии при царизме должно было угадываться обличение автором тоталитарных порядков.

Соответственно для этого обличения заимствовались слова официальной речи . Таким образом, словам, и без того изгаженным советским официозным употреблением, еще придавалось вывернутое значение. Эти слова («царизм» и проч.) повисали в воздухе, паря над своим «словарным» значением, целиком зависимые от специфического восприятия советского читателя, уже поднаторевшего в чтении печатных текстов «двойного назначения».[551]

Активно наращивался словарь маргиналов (маргинал, нонконформизм, психушка, шмон), существовавший исключительно для устного приватного употребления (не шедшего дальше «московских кухонь» – до расцвета Тамиздата), в этом новом словаре широко использовались слова официозного словаря в полуироничном, четвертьироничном и общесдвинутом значении.

Здесь вполне к месту слова С. Н. Булгакова:

«Горько думать, как много отраженного влияния полицейского режима в психологии русского интеллигентского героизма (по истечении времени это слово могло бы быть заменено каким-то иным. – М. Ч .), как велико было это влияние не на внешние только судьбы людей, но на их души, на их мировоззрение».[552]