|
Да, сотоварищи Пуго по путчу были арестованы. Однако Ельцин никого из них пальцем не тронул. Предвидеть этого Пуго не мог. Он судил по собственному – советскому – опыту, когда жестокость власти была нормой. Кто-то может мне возразить – а почему вы не допускаете, что тут дело в убеждениях? Он всю жизнь работал на советскую власть, и вот она обрушилась… Отвечаю вопросом: но зачем тогда убивать жену?! Возможное объяснение – в ожидании физических мучений для нее. Мысли, что его жену никто не тронет, у партийного функционера с очень долгим, как мы видели, опытом, видимо, не было. Хоть в год «Большого террора» – 1937-й – он только родился на свет, но, тем не менее, хорошо знал, что после расстрела маршалов и командармов в мае 1936 года их жен в лучшем случае отправляли на долгие сроки в лагеря. Повторю – судил по себе, по собственному партийному опыту – особенно по опыту работы в КГБ. Исходил из своих представлений о хорошо знакомых ему единомышленниках (партия считалась союзом единомышленников ). …Когда вечером 20 августа начальник спецподразделения заявил, что решил не участвовать в штурме, и попросил разрешения покинуть кабинет, то услышал от заместителя управления КГБ по Москве и Московской области Карабанова: «Не надо. Если что, мы тебя расстреляем» (из материалов, собранных В. Степанковым). Это – со «своими». Как же в таком случае с «чужими»?.. …В одной из статей публициста и писателя Дениса Драгунского приводится рассказ его знакомого, в августе 1991 года работавшего в аппарате российского правительства. В первые дни после поражения заговорщиков КГБ, размещавшийся в печально знаменитом здании на Лубянке, после того, как перед окнами этого здания в ночь на 23-е число снесли по решению Моссовета памятник Дзержинскому, находился в большом смятении, в полном неведении относительно своей судьбы. В эти дни к собеседнику Драгунского пришел молодой офицер КГБ. Он пришел с единственной просьбой – сохранить жизнь его жене и годовалому сыну. В том, что сам он в ближайшее время будет расстрелян, он не сомневался, как человек военный, считал это закономерным и о пощаде не просил. Уверенный, что репрессии захлестнут всю его семью, он просил пощады только им… Собеседник Драгунского говорил, что, слушая молодого офицера, он впервые за эти дни по-настоящему испугался, да так, что холодный пот потек у него по позвоночнику.. – Я понял, что они собирались сделать с нами в случае их победы… 19 августа на 18 часов было назначено экстренное заседание кабинета министров. Повестка указана не была. Было только строгое распоряжение премьера Валентина Павлова: «Стенограмму не вести!» — 288 —
|