Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков

Бог есть Любовь, а потому и проповедь всегда должна исходить из любви, тогда будет польза и тому, кто проповедует, и тому, кто слушает, а если порицать, то душа народа не послушает вас и не будет пользы» [150].

Таким образом, старец Силуан соблюдал «золотое правило» всякого общения: «Если хочешь показать другому то, чего он не видит, сначала посмотри с ним на то, что он видит, и скажи ему об этом».

Открытым миру был и преподобный Серафим Саровский. В своей беседе с Мотовиловым он говорил: «Как и в еврейском народе, священном и любезном Богу, так и в язычниках, не ведающих Господа, все?таки сохранилось ведение Божие» [151].

Святой Иоанн Кронштадтский также считал, что «будучи присущ всему вещественному миру и оживляя весь его разум и каждую часть его порознь, Господь тем более присущ людям и тем более христианам» [152], то есть Дух Божий живёт во всех людях, хотя и в свою меру.

12

По мнению отца Александра, о всяком пути, поднимающем человека к Богу, можно говорить как о пути спасения. И значит, каждая религия есть ступень, фаза этого восхождения. Однако спасение во Христе уникально, потому что Бог является во Христе непосредственно. В таком его подходе много общего с материалами Второго Ватиканского Собора о нехристианских религиях: «Церковь чтит все великое и прекрасное, что есть в нехристианских религиях, верит в того же Бога, в которого верят иудеи и мусульмане».

В размышлениях о спасении нехристианских народов батюшка особенно близок к русскому проповеднику XIX в. святителю Иннокентию Херсонскому, который сравнивал представителей разных религий с обитателями разных поясов земли. «Христианство, — считал он, — по отношению к прочим религиям есть то же, что свет полдневный у людей, живущих под экватором, по отношению к свету солнечному у обитателей других частей земного шара. Свет один и тот же; различие только в степени» [153].

Несомненно, вселенскость веры отца Александра опиралась также и на универсализм, унаследованный им от русских религиозных философов. Например, В. Соловьев писал: «Религиозный прогресс не может состоять в том, чтобы чистая ложь сменилась чистой истиной, ибо в таком случае эта последняя являлась бы разом и целиком без перехода, без прогресса, и при этом возникал бы вопрос: почему это внезапное явление истины имело место в данный момент, а не во всякий другой?» [154]