|
Все для человека – такова и идейная установка Нового Времени, поставившая в центр космоса человеческого индивида. Сделав из отдельной человеческой особи константу, незыблемый пьедестал для поклонения, «меру вещей», Просвещение впоследствии вообще отвергло Традицию как набор неких предрассудков, бесовщину и мракобесие. Советский же Союз, несмотря на формальное следование идейной программе Просвещения, приняв одновременно конституционные формы устройства и марксистский вариант гуманизма, как в ковчеге спас свои основные глубоко архаичные черты, а главное – традиционный взгляд на человека не как на самоцель исторического развития, а как на средство проведения в этот мир некоей высшей идеи, медиатор мира горнего и дольнего. Именно этот тонкий срез коллективного сознания дает нам представление об истинном значении софистического тезиса о том, что «человек есть мера всех вещей». Тезис чисто полемического, нефилософского свойства, годный разве что для пустопорожней софистики (стоит напомнить, что первыми адвокатами как раз и являлись софисты). Преемственность этого курса античной мысли блестяще доказывает современный адвокат Барщевский и люди схожих политических ориентаций. Большие человеческие общности и отдельный человек в их составе в традиционных цивилизациях обслуживают некую высшую идею, в этом заключается конечный смысл их индивидуальной экзистенции. Поэтому-то в Союзе, в этом геополитическом heartland’е никогда не могло быть «все для людей». Гуманистические и прогрессистские установки марксизма, до поры остававшиеся в тени революционного пафоса, а затем - освободительного подвига, вышли на поверхность уже в 60-х. А если окинуть взором всю историческую картину Руси, то окажется, что и в эпоху Рюриковичей, и в эпоху Романовых, и в доблестные сталинские времена жили и умирали русские люди не во имя свое, а ради некоей высшей цели, смерть в жертву которой не считалась напрасной. Действительно, в чем же состоит ценность жизни, если не в нашем отношении к ней? Ни в одну войну мы не «спасали рядового Райена». Не замечая тяжелых потерь, мы шли напролом, затыкая своими кровавыми телами огневые доты противника. Удивительно, но даже сейчас, когда, кажется, победили рынок и либеральные ценности, вой сирен скорой помощи на улицах наших городов значительно глуше, чем на улицах европейских городов. «Тревога! Человек умирает!» - как бы трубят сирены карет скорой помощи на улицах Неаполя или Берлина, везя чье-нибудь стремительно остывающее тело в больницу. Пусть это была полувегетативная профаническая жизнь очередного сына своего века, но она уже ценна как таковая. — 307 —
|