|
Отец Амвросий перешел в небольшой домик справа от ворот скита, где жил и принимал народ в течение тридцати лет. К домику была пристроена так называемая «хибарка», устроенная так, чтобы к старцу могли приходить и женщины, которым вход в скит был воспрещен. Обстановка в келье не сильно изменилась по сравнению с той, которую когда-то увидел Покровский: та же икона Тамбовской Божией Матери в углу, кровать с набитыми соломой матрасом и подушкой, разве что еще и фотографии на стенах прибавились. И народа, желавшего поговорить о своих бедах и сомнениях непременно со старцем Амвросием, с каждым годом становилось больше. В его келье можно было увидеть даже тех, кого редко встречали в монастырях: мятущихся интеллигентов, запутавшихся в жизни философов, студентов-нигилистов, отпетых пьяниц и полубезумных потенциальных самоубийц. Старец Амвросий принимал всех «униженных и оскорбленных», а если кто-то удивлялся, как он может подолгу беседовать со всякими несносными людьми, говорил: надо же и этим где-нибудь приткнуться, утешиться. Однажды к отцу Амвросию пришел истерзанный сомнениями человек, потерявший смысл жизни. Он ходил «в народ», пытался примкнуть к Толстому, но от толстовцев тоже сбежал и, наконец, явился к Амвросию, сказав, что решил теперь и на него посмотреть. «Что ж, смотрите!» – ответил ему старец, после чего с большим трудом встал со своей кроватки и выпрямился во весь рост. Он молча, долго смотрел на своего посетителя… Какое-то время этот человек оставался в монастыре и однажды объявил отцу Амвросию: «Я уверовал». «Для истинного покаяния, – говорил старец, – нужны не годы, не дни, а одно мгновенье». Даже философ Василий Розанов, великий скептик, признавал: «Благодеяние от него льется духовное, да, наконец, и физическое. Все поднимаются духом, только взирая на него. Самые принципиальные люди посещали его [о. Амвросия], и никто не сказал ничего отрицательного. Золото прошло через огонь скептицизма и не потускнело». Каждый из приходящих верил, что Амвросий ждал в своей келье именно его, что он помнит о нем и любит, молится о его грешной жизни, ждет от него перемен к лучшему. В конце семидесятых годов в Оптину пустынь к отцу Амвросию приходил и Лев Толстой: по одним сведениям – один раз, по другим – дважды. Граф появился в обители в простой крестьянской одежде, в лаптях, с котомкой за плечами, но смирение это было внешним. «Грехи – как грецкие орехи. Скорлупу расколешь, а зерно выковырять трудно», – говорил отец Амвросий. С годами здоровье его заметно ухудшалось, и после приема посетителей он все чаще приходил в крайнее изнеможение. «По утрам с трудом разламываюсь, чтобы взяться за обычное многоглаголие с посетителями, и потом так наглаголишься, что едва добредешь до кровати в час или больше. Есть пословица: „Как ни кинь, все выходит клин“. Не принимать нельзя, а всех принять нет возможности и сил недостает», – признавался он в одном из писем. — 102 —
|