|
В монастырь прибыла епархиальная медицинская комиссия, которая произвела освидетельствование иеромонаха Амвросия и признала его неизлечимо больным. «Отец иеромонах Амвросий имеет болезненный желтый цвет лица, с болезненно блестящими глазами, всеобщую худобу тела; при высоком своем росте и узкой грудной клетке – сильный, больше сухой кашель, с болью при нем в груди, боль в подреберных сторонах, преимущественно в правой; нытье под ложкой и давящую боль в стороне желудка; совершенное расстройство пищеварения, упорные постоянные запоры и частую рвоту не только слизьми и желчью, но и принятой пищей; бессонницу и, наконец, повременный озноб к вечеру, сменяющийся легким жаром. Припадки эти означают легкую изнурительную лихорадку, происшедшую вследствие затвердения брюшных внутренностей, преимущественно желудка». Эти медицинские подробности важны: они свидетельствуют о том, насколько серьезно, с тридцати пяти лет, Амвросий был болен и с каким мужеством в течение тридцати лет нес свой крест. Комиссией было принято решение исключить иеромонаха Амвросия из штата братии Оптиной пустыни и «оставить на пропитании и призрении оной пустыни». Когда позволяло здоровье и Амвросий мог встать с постели, он по-прежнему шел помогать отцу Макарию в переписке и занимался в своей келье переводом святоотеческих книг. А вскоре старец поручил ему принимать мирян. Именно здесь, по словам Поселянина, в полной мере проявилась способность Амвросия «откликаться чужому страданию всем своим существом, всяким фибром своего безграничного, неустанного в любви сердца». Его общительность, веселый нрав, обходительность, умение в точку сказать словцо – пригодились всем и сразу. «Как жить?» – спрашивали люди Амвросия. И он отвечал с неизменной улыбкой: «Жить – не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать и всем мое почтение». 7 сентября 1860 года ушел из жизни старец Макарий, и оказалось, что в монастыре у него уже есть преемник. Ф. М. Достоевский в романе «Братья Карамазовы» хорошо описал суть этого особого дара – старчества: «Про старца Зосиму говорили многие, что он, допуская к себе столь многие годы всех приходивших к нему исповедовать сердце свое и жаждавших от него совета и врачебного слова, до того много принял в душу свою откровений, сокрушений, сознаний, что под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую, что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать: с чем тот пришел, чего тому нужно и даже какого рода мучение терзает его совесть, и удивлял, смущал и почти пугал иногда пришедшего таким знанием тайны его, прежде чем тот молвил слово. Но при этом Алеша почти всегда замечал, что многие, почти все, входившие в первый раз к старцу на уединенную беседу, входили в страхе и беспокойстве, а выходили от него почти всегда светлыми и радостными, и самое мрачное лицо обращалось в счастливое». — 101 —
|