|
Напротив, утопический коммунизм Нового времени, который исходил из общности производства и нашел в ней прочное основание, был вынужден, вследствие тесной связи между потреблением и производством в маленьких поселениях, присоединить к коммунизму производства коммунизм потребления, действовавший на него при данных общественных условиях как взрывчатое вещество, вызывавший вечные раздоры и притом самые отвратительные раздоры, из-за пустяков и мелочей. Поэтому только элементы населения, которые остались незатронуты современным капитализмом, далекие от мира крестьяне, могли еще в девятнадцатом столетии основать с успехом коммунистические колонии в сферах влияния современной цивилизации. Религия связана с их успехом лишь постольку, поскольку религиозный энтузиазм, как социальное массовое явление, а не индивидуальное отклонение, в наше время встречается еще только у очень отсталых слоев населения. Для новых классов современного общества, выросшего в условиях крупной промышленности, коммунизм производства может быть еще проведен в жизнь только в таком высоком масштабе, при котором с ним вполне совместим индивидуализм наслаждения в самом широком смысле этого слова. В нерелигиозных коммунистических колониях прошлого столетия потерпел крушение не коммунизм производства. Этот коммунизм давно уже осуществлен на практике капиталом, и притом с огромным успехом. Потерпел крушение коммунизм потребления, мелочная регламентация в области личного наслаждения, против которой всеми силами протестует современная индивидуальность. В античном мире, а также и в средних веках у народных масс нельзя было встретить никаких следов индивидуализации потребностей. Поэтому монастырский коммунизм не встретил в ней никаких границ, и он процветал тем больше, чем выше стоял его способ производства над господствующим, чем выше было его экономическое превосходство. Руфин (345—410), основавший сам в 377 г. монастырь на Масличной горе около Иерусалима, утверждал, что в Египте в монастырях жило столько же людей, сколько в городах. Это, конечно, преувеличение, продукт благочестивой фантазии, но оно, во всяком случае, указывает на огромное число монахов и монахинь. Таким образом, монастыри вновь пробудили коммунистический энтузиазм в христианстве, но коммунизм нашел в них форму, в которой он не был вынужден выступать как еретическая оппозиция против господствующей церковной бюрократии, а, наоборот, прекрасно мог ужиться с ней. Но и эта новая форма христианского коммунизма не могла стать всеобщей формой общественного устройства, и ее действие продолжало распространяться только на отдельные слои и группы. Поэтому новый христианский коммунизм все снова превращался в свою противоположность, и тем скорее, чем больше было его экономическое превосходство. Последнее все больше поднимало его участников на степень аристократии, которая возвышалась над всем остальным населением и в конце концов тоже начала давить его и эксплуатировать. — 303 —
|