|
Наиболее уязвимым местом богословского учения имяславцев, если вообще можно говорить об их учении как о когерентной системе, была, на наш взгляд, теория связи между именем и предметом, выраженная схимонахом Иларионом в ответе на рецензию инока Хрисанфа («теория стакана»), а на более высоком научном уровне прозвучавшая у «высокопросвещенных российских богословов», в частности, у М. Д. Муретова. Еще одним уязвимым местом было априорное понимание имени Божия как энергии Божией: такой взгляд более всего характерен для иеросхимонаха Антония (Булатовича). Во времена имяславских споров учение Григория Паламы о сущности и энергиях Божиих не было достаточно широко известно ни в Русской Церкви, ни в среде греческих богословов, давших свою оценку имяславию. Отождествление имени Божия с совечной Богу и неотъемлемой от сущности Бога энергией Божией, на наш взгляд, является ошибочным. Основные деятели имяславского движения, такие как иеросхимонах Антоний (Булатович), опровергали обвинения в том, что они обожествляли звуки и буквы имени Божия и что они придавали имени Божию особую магическую силу. В то же время ученые имяславцы, в частности, Флоренский и Лосев, разрабатывали тему магической природы слова и имени. С точки зрения святоотеческого Предания всякий магизм представляется ошибочным и неприемлемым. Учение имяславцев о действии имени Божия в таинствах Церкви кажется нам односторонним. Так, преложение хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы на Евхаристии происходит не только благодаря произнесению над ними имени Божия [1419], но и благодаря многим другим факторам, в частности, наличию рукоположенного священника. Что касается выражения святого Иоанна Кронштадтского «имя Божие есть Сам Бог», то его понимание было у имяславцев, как кажется, вполне православным: они не отождествляли Бога с именем Божиим (ученые имяславцы уточняли, что «Имя Божие есть Сам Бог, но Бог не есть имя»), не считали сущность Божию именуемой. Однако настойчивость, с каковой некоторые имяславцы употребляли эту формулу в качестве едва ли не догматического выражения учения об имени Божием, следует признать неоправданной. Столь же неоправданной была претензия некоторых имяславцев на то, что их учение об имени Божием выражает «новый догмат», открытый ими и требующий соответствующего признания. Следует указать не только на отсутствие единого понимания имяславия различными представителями этого течения, но и на тот факт, что у основных богословов этого направления была своя динамика развития. Так например, если в книге схимонаха Илариона «На горах Кавказа» содержится вполне традиционное учение о молитве Иисусовой и теоретические выкладки о природе имени вообще сведены к минимуму, то в более поздних произведениях он излагает теорию связи между именем и предметом, не соответствующую тому пониманию, которое мы находим, например, у Григория Нисского или Григория Паламы. У иеросхимонаха Антония (Булатовича), напротив, наблюдается движение от более резких, почти «имябожнических» формулировок в его статьях 1912 года к более умеренным и сбалансированным формулировкам, содержащимся в книге «Моя мысль во Христе» (что является, на наш взгляд, следствием критики в его адрес со стороны С. В. Троицкого). У протоиерея Сергия Булгакова наблюдается постепенное движение от осторожной поддержки имяславия в 1913 году до полного принятия основных постулатов имяславского учения в 1920–х годах, когда он писал свою «Философию Имени». — 310 —
|