Однажды мы остановились на привал возле отмели. Нас поразило поведение двух местных жителей: они шли вдоль берега по воде и тянули длинную сеть. Перед ними двое других били по воде палками и истошно кричали. Поначалу мы думали, что это какие-то сумасшедшие, а те двое с сетью преследуют их для того, чтобы поймать и отвести куда следует. Мы увлеченно наблюдали за ними, и вот по сигналу одного из мужчин суматоха прекратилась, и те, что тянули за собой сеть, сошлись вместе. Они плотно связали оба конца сети и вытянули ее на берег. Оказавшись на безопасном от воды расстоянии, они вывернули сеть наизнанку, и на земле запрыгало множество серебристых рыбешек. Мы были шокированы, потому что в Тибете никто не убивает живые существа. Там все верят, что убивать нельзя. Поэтому в тибетских реках рыба подплывает к протянутым в воду рукам. Мы можем кормить ее с рук. Она совсем не боится людей, которые часто ласкают ее как домашних животных. Но здесь, в Китае, на рыбу смотрят как на пищу. Мы не могли понять, как эти китайцы могут считать себя буддистами, если они убивают во имя собственной выгоды. Наш привал затянулся. Мы просидели на берегу реки час или два и не успели попасть до наступления сумерек в ближайший ламаистский монастырь. Поняв, что уже темно и продолжать путь дальше нельзя, мы решили заночевать на обочине дороги. Слева от дороги была небольшая рощица, через которую протекала река. Мы направились туда, соскочили с лошадей и отпустили их пастись по слишком уж пышной — как нам казалось — траве. Собрать дрова и развести костер не составило большoгo труда. Мы разогрели чай и ели тсампу. Затем некотоpoe время мы сидели возле огня, разговаривая о Тибете, об увиденном по ходу путешествия и о своих планах на будущее. Мало-помалу все мои попутчики начали зевать. Вскоре они завернулись в одеяла и уснули. Когда костер догорел и наш лагерь погрузился во тьму, я тоже завернулся в одеяло и лег, но мне не спалось. Я вспоминал обо всех невзгодах, которые мне довелось встретить в своей жизни. Я думал о том, что в возрасте семи лет был вынужден оставить родительский дом и уйти в ламаистский монастырь, где жить было очень трудно и приходилось много заниматься. Я вспоминал о своих поездках в горы и о путешествии в удаленные районы высокогорного массива Тянь-Шань. Я думал также о Высочайшем, как мы называли Далай-Ламу. Затем мои мысли вернулись к моему возлюбленному наставнику — ламе Мингьяру Дондупу. Я почувствовал тоску разлуки, невыносимую грусть, а затем мне показалось, что вся местность вокруг озарилась, как в полдень. Я оглянулся вокруг и увидел, что рядом со мной стоит Наставник. — Лобсанг! Лобсанг! — воскликнул он. — Не падай духом. Разве ты не знаешь, что железная руда может думать о том, что ее бессмысленно подвергают пыткам, тогда как стальное лезвие, вспоминая свое прошлое, будет смотреть на него по-другому? Тебе приходилось туго по временам, но все это к лучшему для тебя, Лобсанг. Мы с тобой часто говорили о том, что это всего лишь мир иллюзий, мир снов. Тебе еще предстоит пережить многие невзгоды, пройти через многие нелегкие испытания, но в конце концов ты победишь, ты преодолеешь все препятствия и свершишь ту великую миссию, которая тебе суждена. — 14 —
|