|
— Если мы все согласны с этим, если хотим, чтобы люди учились вещам скорее просоциальным, чем антисоциальным, то возникает следующий вопрос: кто в конечном итоге это решает? — Бихевиоральная терапия заработала себе плохую славу в 1960-х годах, когда она использовалась в больших организациях, особенно в закрытых. Когда фантазии типа “1984” и “Механического апельсина” о том, что происходило, были небезосновательны. Этих пациентов — в больших схемах жетонной экономики, как правило, хронических шизофреников — следовало возвращать к социальной жизни другим способом, чем просто оплата жетонами некоторых “единиц речи”. Но все же был достигнут и некоторый успех. Я видел, что групповые схемы прекрасно работают с проблемным поведением у детей. Тип проблемного поведения, который приведет их в тюрьму, если мы не будем осторожны. Я думаю, что люди, которые хотят производить принципиальные изменения в других способом “смотри, не трогай”, обманывают сами себя. Если вы усвоили, что агрессия приносит результаты или если вы не изменяете основной агрессивный инстинкт и представляете опасность для других людей, продолжаете конфликтовать с обществом в течение 30 лет, идея о том, что мягкая, приятная беседа в рамках разговорной терапии сработает, является самообманом. Смешно слышать, когда люди говорят: “Джи, я никогда не видел это раньше таким”, добиваясь изменений за обеденным столом! В терапии требуется нечто равноценное по силе обстоятельствам, поставившим это поведение на первое место. Если клиенты должны отучиться от поведения, к которому они прибегали 25 лет, или 10 лет, или 5, это, скорее всего, будет тяжелая работа. Думаю, идея о том, что не нужно предпринимать никаких особых мер предосторожности для того, чтобы влиять на людей, довольно глупа. Я очень четок в данном отношении. Я придерживаюсь прямолинейной тактики вовлечения людей в изменение и говорю: “Вот что мы должны сделать, если собираемся уберечь вас от тюрьмы. Будете ли вы помогать мне?” Если ответ отрицательный, я стараюсь найти цель — наименьший общий знаменатель, — которая была бы интересна моим клиентам. — Не думаете ли Вы, что раннее детство людей должно привлекать особое внимание терапевта? — Это полезно. Мне нравится медицинский термин “этиология”, история причины. “Когда впервые появились пятна?”, “А за день до этого — ничего?”, “Когда вы впервые почувствовали это неожиданное ощущение паники, выходя из дверей? А до этого — ничего, никогда?” — думаю, подобное опрашивание дает представление о том, где скрыта причина. Но нет, у меня нет особого интереса к событиям раннего детства. События раннего детства, конечно, формируют человека. То, что мы усваиваем первым, особенно до того, как научились владеть речью, обладает большой силой, и мы склонны обучаться в соответствии с тем, что уже знаем и умеем делать. Поэтому детские формы поведения могут представлять интерес. Когда пытаешься что-то распутать, отматываешь нить и смотришь, где начинается клубок. Достаточно интересно давать пациентам возможность взглянуть на раннее происхождение их трудностей, но делать это надо не специально, поскольку производить изменения можно только здесь и сейчас. Мы живем в “здесь и сейчас”. И что-то другое может случиться только здесь и сейчас, так что нам нужно сосредоточиться на этом. — 132 —
|