Начала христианской психологии

Прежде чем оценить данный подход и его приложимость к современной постсоветской психологии зададимся одним чрезвычайно важным для нашей темы вопросом - почему понадобилось более трех четвертей века, чтобы психология в лице основателей гуманисти­ческого подхода вернулась к отвергнутой в ее первых манифестах душевной реальности, к тем, как ей казалось, сугубо субъективным, трудно уловимым моментам, учет которых лишь мешает построению строгой психологической науки. В самом деле - ведь то, что челове­ческие ценности и смысл жизни не пустой звук, было известно давно. Почему же только с конца 50-х годов это стало в психологии не просто идеей, частной концепцией, но "силой?"

Ответить на этот вопрос невозможно, если рассматривать науку изолированно, вне того духовного и культурного контекста, который порождает ее и определяет ход ее развития. Научные увлечения, пристрастия возникают не сами по себе. Они есть одновременно ответ и проект. Ответ на жизненную ситуацию, состояние культуры и проект будущего изменения и движения. Эти две функции могут не совпадать, а иногда и трагически расходиться. Это линии отражения и преображения мира, всегда неизбежно связанные с текущей реаль­ностью, не идущие, как думают многие, по своей особой, внутренней, автономной логике чистой науки. Поэтому перемена научной пара­дигмы это всегда знак и возможной перемены мира, а перемена мира, в свою очередь, ведет к перемене научной парадигмы. Речь, конечно, о ведущих научных парадигмах, тех, которые выходят на авансцену, задают образ мыслей и видения, становятся "силой", а не просто отдельной "школой". Параллельно существуют и множество других, оказывающихся в тени. Можно сказать, что время выхватывает как луч прожектора лишь несколько линий и делает на них основную ставку.

Так что же изменилось во времени, в культуре, что на авансцену помимо двух вышел третий подход, "третья сила" в психологии?

Прошла величайшая война (1939-1945). По известному определе­нию, война есть продолжение политики другими средствами. За полити­кой стоит идеология, за идеологией - концепция личности, человека. Толстой писал, что люди только делают вид, что торгуют, строят, воюют. Все, что они действительно делают, это решают нравст­венные вопросы. Это и составляет основное, главное дело челове­чества. Наш век, унаследовав некоторые тенденции века XIX, тоже исходил из определенного решения нравственных вопросов, имел свою направленность - о чем мы уже говорили - человек был разоблачен, превращен в объект среди других объектов, в нечто относительное, лишенное внутренних опор и безусловных нравственных ориентиров. Психология принимала посильное участие в этом, "лишив" человека души, сознания, веры, любви. Это последовательное разоблачение и низведение человека не могло не закончиться катастрофой. В Европе восточной это была катастрофа коммунизма, в Европе западной - катастрофа фашизма. Эпицентром первой стала Россия, эпицентром второй - Германия, т.е. два крупнейших, определяющих народа Евро­пы. Фашизм был тем самым воплощением "развоплощенного" челове­ка. И это воплощение было чудовищным. Ведь фашизм в отличие от коммунизма даже не скрывал своего злодейского лика, намерений, отношения к человеку, презрения к "низшим" расам и т.п. И то, что он, тем не менее, имел успех, завоевывал симпатии столь многих людей того времени, не может быть объяснено не чем иным, как пред­шествующей историей отпадения от Бога и "развоплощения" человека. В самом деле, если Бог мертв, как утверждал Ницше в конце XIX в., а человек столь ничтожен и относителен, то зачем стесняться и опасаться какого-то нравственного осуждения, тем более, что оно тоже заведомо относительно. Именно этот взгляд, его проникновение и повсеместное внедрение обеспечили успех фашизму, превратив послед­ний из одной из частных концепций в грозную силу, в двигатель страшного эксперимента, который должен был наглядно показать, продемонстрировать - к чему ведет подобный путь.