Играть по-русски. Психодрама в России: истории, смыслы, символы

Е.Л.: Хочется обратить внимание на стилистику твоего контакта с Кошкой еще и в расширительном плане, на то, чем этот контакт был похож на взаимодействие с вещами — с Зеркалом, с Дверью. В особенностях этой стилистики можно было увидеть некоторое указание на то, что на самом деле нужно протагонисту в данной ситуации, какого рода внутренняя работа сейчас необходима для исцеления. Нужен был любовный и одновременно эстетический контакт с утраченным. Так любовно, с нежностью поглаживается рама, дверь, ручка... У протагони­ста, находящегося на другой фазе процесса переработки потери, это выглядело бы по-другому.

Е.М.: Есть встречная гипотеза. Суть моей практической работы во внешнем мире — в этом доме — заключалась в том, что его надо полностью добить, ободрать к предстоящему ремонту. Это не поглаживание, а раздирание. Именно как антитеза, требуется нечто противоположное. Прощания ведь не было — только в психодраме оно происходит.

Е.Л.: Для меня это прощание звучало еще и как любовное покаяние, как “прости меня”, потому что потери всегда связаны с чувством вины. В этой ласковости, нежности, любовности прощания с вещами был момент, который я для себя расценила как некоторое выражение твоего чувства вины.

Е.М.: “Вина” — это не совсем точное слово. Это где-то рядом.

Е.Л.: Из той же области, но скорее в смысле “прости” за боль, причиненную невольно, непреднамеренно.

Е.М.: “Прости” — в смысле “прощай”.

Е.Л.: Это одна сторона, но я хочу подчеркнуть и тему причинения непреднамеренной боли. На мой взгляд, здесь есть определенный компонент вины, но это не та вина, когда ты приписываешь себе “мог, да не сделал”, мог предотвратить. Скорее, без вины виноватый. Во время драмы у меня было желание, хотя я его и не осуществила, продублировать протагониста. В моей фантазии из роли дубля — именно потому что я знаю, как ты любишь свой дом, — возникли слова: “Я любила недостаточно, прости”.

Е.М.: Ты была бы права, хотя это был бы ход уже в другую драму. Может быть, это была бы история про кризис середины жизни — и про уходящие роли, про их части, с которыми прощаешься. В частности, роль “мамочки” и роль “хозяюшки”, которую я бы тоже отнесла к своим уходящим ролям, во всяком случае в последний период жизни, когда количество работы и всяких действий во внешнем мире очень сильно перевесило выхаживание, облизывание своего дома.

Е.Л.: Это некоторое “прости” за то, что я перестаю быть такой хозяйкой?

Е.М.: У меня есть такая шутка, что гнездостроительная деятельность как-то связана с репродуктивным возрастом. Тема “прости”, конечно, звучала. Это важный общий стиль драмы, общая тональность. Фактически здесь на дне работы с травмой лежит некоторый более крупный, не ситуативный уже уровень работы про жизненные циклы, про необходимость создавать новые смыслы, иначе себя мотивировать для какой-то деятельности.