Вечный юноша. Puer Aeternus

Он лег в траву и заплакал.

Вероятно, вам известны произведения писателей-романтиков, например, «Золотой горшок» Э. Т. А. Гофмана47 (о котором очень хорошую статью написала г-жа Аниэла Яффе) или роман Жерара де Нерваля «Аурелиа»48. Сочинения эти свидетельствуют о том, насколько трудно бывает человеку (а писателю-романтику в особенности) признать существование парадоксальной идеи, что Анима может быть воплощена не только в богине, но и в обычной земной женщине. В действительности Жерар де Нерваль, автор «Аурелии», влюбился в маленькую парижскую белошвейку. Быть может, из-за того, что в его жилах текла германская кровь, он всецело отдался поглотившему его всеобъемлющему чувству, и эта девушка казалась ему богиней, она значила для него, по крайней мере, не меньше, чем Беатриче для Данте. Писателя полностью захлестнуло чувство романтической любви. Однако циничная французская натура Жерара де Нерваля по линии Галуа не могла этого терпеть и позволяла себе высказывания о предмете любви как об une femme ordinaire de notre siecle — об обычной женщине нашего времени! В результате писатель сбежал от нее. Ему приснился нехороший сон: он попадает в сад, где видит статую прекрасной женщины, упавшую со своего постамента и расколовшуюся пополам. Сновидение сказало: если ты считаешь ее именно такой, то образ твоей души делится пополам: на верхнюю и нижнюю части. Верхняя часть — романтическая богиня, а нижняя часть — обыкновенная женщина, любая девушка. Воплощением твоей души является разбившаяся статуя, которой больше не существует. В дальнейшем наступила трагическая развязка в виде шизофрении, закончившаяся тем, что писатель повесился [на мосту] одного из парижских каналов.

Трагедия Нерваля заключалась в том, что он не смог смириться с парадоксальной идеей того, что, хотя любимая им женщина и была для него божественным и единственным в мире созданием, разумная сторона его личности утверждала, что он любит простую милую белошвейку, такую же, как и сотни других милых парижских белошвеек, что он — обычный юноша, такой же, как и сотни других молодых людей, влюбившийся в милую девушку! Это противоречие заложено в самой человеческой сути, в том, что мы являемся представителями человеческого рода среди миллиардов других таких же его представителей, и при этом каждый из нас уникален.

Как отмечает Юнг, думать о себе как о статистической единице — это самый пагубный образ мышления с точки зрения процесса индивидуации, так как эта точка зрения делает все относительным. Юнг говорил, что коммунизм менее опасен по сравнению с тем образом мыслей, когда мы привыкаем думать о себе как о статистических единицах. Мы верим в научную статистику, утверждающую, что в Швейцарии ежегодно образуется так много супружеских пар, что люди не могут найти себе квартиру; или что квартиру найти сложно, потому что в каждом городе проживает много людей, и т. п. Читая статистику, вы себе не представляете, как она на вас влияет. Статистика — разрушающий яд, хуже того, она лжет, фальсифицирует реальность. Если мы станем мыслить статистически, то перестанем считаться со своей уникальностью. Причем статистика — не только способ мышления, но и способ ощущения. Вот вы идете вдоль улицы и видите одни и те же глупые лица, а затем, вглядываясь в свое отражение в окне, замечаете, что выглядите так же глупо, как и другие, если не хуже. И вот уже в голову приходит мысль, что попади сейчас сюда атомная бомба, жалеть будет некого, и слава богу, что жизнь всех этих людей, включая и мою собственную, закончилась! Так статистическое мышление вызывает настроение, которое подавляет человека ощущением однообразности и заурядности жизни. На самом деле это далеко не так, ведь статистика основана на вероятности, а статистическая вероятность — это всего лишь один из способов объяснения реальности, в которой, как мы знаем, столько же уникальности и многообразия, [сколько и статистики].