Эрих Нойманн "Творческий человек и трансформация"

В очередной раз меня попросили высказаться на настолько обширную тему, что я не могу избавиться от ощущения собственной неадекватности. Творческая трансформация: каждое из этих двух слов включает в себя таинственный, неведомый мир. Взять одну только трансформацию - все труды Юнга, начиная с его раннего Wandlungen und Symbole der Libido до Psychology end Alchemy , и до самых последних работ, посвященных символизму трансформации в Мессе, являются одной непрерывной попыткой точно определить значение этого слова.
А если мы обратимся к прилагательному “творческая, то разве сможем мы избавиться от ощущения абсолютной безнадежности? С одной стороны, образ творящего Бога и творения; с другой стороны, образ Творчества с его шестью мужскими линиями, который, находясь в самом начале Книги Перемен, подчеркивает первичную связь трансформации и творения. Но между этими двумя великими образами - творящего мир Бога с одной стороны, и самотрансформирующегося божественного мира с другой - возникает человеческий творческий мир, мир цивилизации и творчества, который делает человека человеком и делает его жизнь в мире достойной его.
Насколько же беспредельно царство, называемое “трансформацией" оно включает в себя любую перемену, усиление и ослабление, расширение и сужение, каждое движение вперед, любую смену установки и обращение в новую веру. Любая болезнь и выздоровление связаны со словом “трансформация" переориентация сознания и таинственная потеря сознания - это тоже трансформация. даже нормализация и адаптация невротического индивидуума к данному культурному окружению одному человеку представляется трансформацией личности, а другой определяет ее как болезнь личности, ведущую к ее распаду. Каждое из Многочисленных направлений в религии, психологии и политике толкует трансформацию по-своему. И если мы понимаем, насколько ограниченны и относительны все эти точки зрения, то где тогда психологу взять критерий, который даст ему возможность что-нибудь сказать о простой чистой трансформации, не говоря уже о трансформации творческой?
Мы сталкиваемся по большей части с частичными изменениями, частичными трансформациями личности и, в особенности, сознания. Подобные частичные трансформации ни в коем случае нельзя считать незначительным явлением. Развитие эго и сознания, центроверсия сознания, в середине которого воплощается сам эго-комплекс, дифференциация и специализация сознания, его ориентация в мире и адаптация к нему, его усиление посредством изменения старого содержимого и ассимиляции нового - все эти процессы нормального развития являются чрезвычайно важными процессами трансформации. На протяжении веков развитие человека от ребенка до взрослой личности, от примитивной цивилизации до цивилизации сложной, было связано с кардинальными трансформациями сознания.
давайте не будем забывать, что всего лишь сто лет тому назад человек считал трансформацию сознания, то есть трансформацию неполной личности, чуть ли не главной своей задачей. даже еще недавно, после того, как психоанализ начал менять мировоззрение современного человека совершенно непредставимым образом, образование составляющих нации индивидуумов стало почти полностью направляться на трансформацию сознания и осознанных установок; - или, в противном случае, трансформация считалась необязательной. Но психоанализ учит нас, что если перемены в сознании не идут рука об руку с переменами в бессознательных компонентах личности, то они не дадут значительных результатов. Можно быть уверенным, что ориентация только на интеллект приведет к значительным переменам в сознании, но, по большей части, эти перемены будут происходить только в обособленной зоне сознания. В то время, как частичные изменения в личном бессознательном, в “комплексах, всегда одновременно воздействуют и на сознание, перемены, осуществленные посредством архетипов коллективного бессознательного, почти всегда касаются всей личности целиком.
Наиболее поразительными являются те трансформации, которые неистово атакуют эгоценрированное и, на первый взгляд, “непроницаемое” сознание, то есть трансформации, характеризующиеся более или менее неожиданными “вторжениями” бессознательного в сознание. Вторжение с. особой силой ощущается цивилизацией, основанной на стабильности эго и на систематизированном сознании; ибо, представители примитивной цивилизации, открытой бессознательному, или цивилизации, ритуалы которой обеспечивают связь с архетипическими силами, готовы к такого рода вторжению. И само вторжение происходит менее яростно, потому что напряженность между сознанием и бессознательным не так велика.
В цивилизации, в которой психические системы отделены друг от друга, эго воспринимает такое вторжение, главным образом, как вторжение “чужака, посторонней силы, совершающей над эго “насилие. Такое ощущение отчасти обоснованно. Ибо там, где патологическое развитие или соответствующее физическое строение ослабили личность и сделали ее доступной для проникновения, где эго не приобрело требуемой стабильности и систематизация сознания не завершена, хаотический пласт подавленных эмоций, как правило, вырывается из коллективного бессознательного мощной струей и атакует самое слабое место, каковым и является “не защищенная от вторжения личность.
Однако психологические нарушения, имеющие характер постороннего вторжения, включают в себя также и вторжения, спровоцированные нарушением биологической основы души, которое может быть вызвано органической болезнью, например, инфекцией, голодом, жаждой, истощением, отравлением или употреблением лекарств.
Трансформации, связанные с этим, известны нам из феномена неожиданного обращения в другую веру или просветления. Но в данном случае неожиданность и враждебность вторжения относятся только к пораженному эго и сознанию, а не ко всей личности. Как правило, вторжение в сознание является всего лишь кульминацией развития, которое давно зрело в бессознательном пласте личности; вторжение представляет собой только “точку прорыва” трансформационного процесса, который шел уже давно, но эго не могло его заметить. По этой причине, такого рода вторжение не рассматривается всей личностью, как вторжение “чужака. Но даже одержимость, которая сопровождает “стремление к достижениям” или творческий процесс, тоже может принять форму психического “вторжения.
И, все же, психическая трансформация и нормальность никоим образом не находятся в непримиримом противоречии друг с другом. Фазы нормального биологического развития - детство, половая зрелость, середина жизни, климакс - всегда являются в жизни личности субъективно критическими трансформирующими фазами.
Нормальное развитие характеризуется множеством трансформаций, направляемых архетипическими доминантами. Но и здесь трудно отличить личное и индивидуальное от архетипического, поскольку в любом онтогенезе архетип кристаллизуется и в личном, и в индивидуальном; например, мы неизбежно воспринимаем историю человечества еще и как индивидуальную биографию. Каждое детство является “детством вообще” и моим собственным детством тоже. Все эти фазы трансформации одинаковы для всего нашего вида и в то же время являются уникальной, индивидуальной судьбой. Они представляют собой естественные трансформации, которые следует понимать в общем смысле, то есть как биологически, так и социологически. Как полные трансформации, они охватывают всю личность, как сознание, так и бессознательное, как связь между ними, так и связь личности с миром и человеческим окружением. Интенсивность и масштаб этих естественных стадий трансформации у разных людей разные; но почти всегда детство, любовь, зрелость, старость, ожидание смерти воспринимаются как кризисы, вторжения, катастрофы и возрождения. Вот почему человеческая цивилизация отмечает эти стадии особыми ритуалами, в которых и посредством которых простой естественный аспект фазы развития поднимается до осознания психической трансформации.3 Иначе говоря, знание того, что человек подвергается трансформации, и что мир трансформируется с ним и для него, является элементом любой человеческой цивилизации.
Религия и ритуал, праздник и обычай, посвящение и ощущение судьбы образуют единство; они привязывают индивидуум к культуре коллектива точно так же, как они привязывают жизнь коллектива к частичным ощущениям индивидуума. Тот факт, что праздники и ритуалы трансформации почти всегда соответствуют смене времен года, доказывает, что трансформации в человеческом развитии воспринимаются в единстве с трансформациями естественного мира. Иначе говоря, природный символизм феномена психической трансформации воспринимается не только сам по себе, но и как подлинное тождество внутреннего и внешнего: новое сознание, рождение света и зимнее солнцестояние - это одно и то же. То же самое можно сказать о воскресении, новом рождении и весне; об интроверсии, нисхождении в преисподнею или Ад; осени и смерти, западе и вечере; или о победе, востоке и утре.
Во всех этих случаях цивилизация усилила и сделала осознанной естественную трансформацию фазы развития, либо для всех членов этой цивилизации, либо, если речь идет о тайных обществах и мистериях, для определенных индивидуумов. И это означает не только то, что представитель человеческой цивилизации ощущает себя как особь, которая подвергается трансформации и должна ей подвергнуться, но также и то, что эта специфическая человеческая трансформация воспринимается не как нечто совершенно естественное. Мы знаем, что в примитивных цивилизациях человек «должен» пройти через обряд посвящения. Значение имеют не его возраст и трансформация, предписанная природой, а трансформация посвящения, предписанная коллективом; от человека требуется высший процесс трансформации, превосходящий природу - традиционный, то есть специфический человеческий процесс. В ходе этого процесса, духовная сторона коллектива, архетипический мир в его связи с культурным каноном конкретного времени вызывается на поверхность, ощущается и превозносится как творящий источник коллективного и индивидуального бытия. Этого же можно добиться с помощью мистерий, причастия и других способов; но в любом случае фундаментальным феноменом, общим, вне всякого сомнения, для всего человечества является трансформация, приводимая в действие цивилизованным коллективом и подготавливающая индивидуум к жизни в коллективе. И не может быть никакого сомнения в том, что обряды трансформации, которые усиливают и подчеркивают фазы природы, являются трансформирующими, как по замыслу, так и по содержанию.
Хотя в наше время эта культурная сублимация естественной трансформации практически утрачена, естественная целительная сила бессознательного в значительной степени еще присутствует в здоровом, нормальном человеке. Филогенетическое развитие проводит его через фазы жизни (хотя и в меньшей степени, чем примитивного человека) и, более того, вся его жизнь формируется компенсационным действием души с ее тенденцией к цельности.
Мы уже говорили, что биопсихическая трансформация всегда охватывает всю личность, в то время как личный комплекс, эмоциональное содержание, ведет только к частичной трансформации, которая берет верх над сознанием и его центром, это. Здесь появляется искушение определить комплексы личного бессознательного, как негативные, по сравнению с творчески архетипическим содержимым коллективного бессознательного. Но у здоровых, творческих людей, как и людей, страдающих умственным расстройством, эмоциональные комплексы личного бессознательного зачастую только очень приблизительно можно отделить от стоящего за ними архетипического содержимого.
Все психоаналитические теории позволяют нам связать содержимое сознания с комплексом личного бессознательного и свести этот комплекс к обычному комплексу неполноценности, комплексу матери, комплексу беспокойства и т. д. Но если комплекс приводит к какому-нибудь достижению, то подходить к этой проблеме следует по другому. Каждый раз, когда комплекс “личного бессознательного ведет к достижению, а не неврозу, личности, спонтанно или реактивно, удается выйти за пределы “чисто личного и знакомого” элемента комплекса, чтобы обрести коллективную значимость, то есть стать творческой личностью. Но, на самом деле, когда это происходит, то личный комплекс (комплекс неполноценности, комплекс матери и т. д.) является всего лишь первой искрой, которая приводит к достижению, будь то в религии, искусстве, науке, политике или какой-нибудь другой сфере. Термин “перекомпенсация” в данном случае просто означает, что личный комплекс индивидуума, который заключается в полном безразличии к человечеству, приводит не к болезни, которая также была бы совершенна безразлична людям, а к некоему достижению, что в большей или меньшей степени касается человечества. Первая искра, вроде комплекса неполноценности и родственной ему жажды власти, не угасает на патологических фантазиях; скорее, этот комплекс, эта рана, откроют” какую-то часть личности чему-то, что имеет для коллектива подлинное значение. В этой связи не имеет особого значения, является ли это что-то содержимым коллективного бессознательного или переоценкой культурного канона. Как мы знаем, кажцый человек, больной, нормальный или творческий обладает “комплексами,4 в связи с чем возникает вопрос: что в реакции индивидуума на комплексы личного бессознательного, которые имеют место в развитии каждого индивидуума, отличает одного индивидуума от другого?
Психоаналитики обнаружили, что тенденция к равновесию и целостности личности присутствует в психической жизни индивидуума не только во второй половине жизни индивидуума, но с самого ее начала. Эта тенденция к целостности компенсирует трудности развития; она обеспечивает значительные бессознательные контрмеры, которые способствуют выравниванию чрезмерной однобокости. Закон саморегуляции индивидуума, который действует, как в психической, так и в органической жизни, находит свое отражение в попытке занять “лабильную психическую позицию, определенную личным комплексом. Прежде всего, вокруг комплекса развиваются фантазии. Эти фантазии представляют собой связь, установленную самим бессознательным между просто личными комплексами и бессознательными представлениями, которые зачастую толкуются, как образы желаний и представлений о всемогуществе. Но подобное толкование слишком часто приводит к тому, что человек забывает о конструктивном воздействии фантазий, которые всегда связаны с архетипическим содержанием. Эти фантазии указывают заблокированной личности новое направление, дают новый толчок психической жизни, и заставляют индивидуума стать продуктивным. Связь с первичным образам, архетипической реальностью вызывает трансформацию, которую следует определить, как продуктивную.
При среднем, нормальном развитии, фантазии о спасении мира и величии ведут, вероятно, через связь с архетипическим мифом о герое и отождествлением эго с героем, который всегда архетипически символизирует сознание, к усилению эго, что необходимо, если ставится задача преодолеть личный комплекс. Кроме того, эти фантазии, контролируемые реальностью, помогают воспитать естественное честолюбие, которое приводит к развитию цивилизации. Но контроль реальности означает принятие культурного ка- нона и его ценностей, на которые и распространяется сейчас честолюбие. Содержание этого честолюбия может быть чрезвычайно разнообразным; оно может воплощать желание быть “мужественным” или женственным, проницательным, храбрым, компетентным и т. д.; иными словами, оно всегда относится к той части культурного канона, которая непосредственно связана с личным комплексом. Эта “трансформация” может быть охарактеризована расплывчатым термином “сублимация, что, в данном случае, означает превращение индивидуума в часть цивилизации и общества, ставшее возможным в результате налаживания связи между комплексами и архетипами. У невротика, развитие которого пошло вспять, поскольку он замкнулся в мире своих фантазий, этот процесс трансформации личных комплексов либо заканчивается неудачей, либо не доводится до конца;5 но у человека творческого этот процесс идет по другому пути, что мы сейчас и рассмотрим во всех подробностях.
Наличие перегородки между психическими системами, которая укрепляется в ходе развития, ведет к все большей направленности сознания на защиту от бессознательного и к образованию культурного канона, больше ориентированного на стабильность сознания, чем на трансформирующий феномен одержимости. Ритуал, который может считаться центральной областью психической трансформации, утрачивает свое регенерирующее значение. С распадом примитивной группы и развитием индивидуализации при доминировании эго - сознания, религиозные ритуал и искусство становятся неэффективными и здесь мы приближаемся к кризису современного человека, с его жесткой перегородкой между системами, оторванностью его сознания от бессознательного, неврозами и неспособностью к полной творческой трансформации.
Как мы знаем, в этот критический момент вступает в действие компенсационная тенденция: процесс индивидуации с его индивидуальной мифологией и индивидуальными обрядами. Возникает проблема индивидуальной трансформации. Но в данной работе мы не будем обсуждать трансформирующий процесс, занимающий свое место в процессе индивидуации, связанный со всемирным творческим принципом и его производными. Исчерпывающее объяснение этой проблемы дал Юнг.
Поворот современного человека к творческой трансформации проявился не только в психоанализе, но и в усилиях людей, занимающихся образованием, по развитию творческих способностей как у детей, так и у взрослых. Подчиненность сознания индивидуума нашей однобокой цивилизации привела его почти к склерозу сознания: он стал почти неспособен на психическую трансформацию. В этой ситуации, эго становится исключительным эго, а развитие характеризуется такими словами, как “эгоистическое” и эгоцентрическое. Оно отгораживается как от сути “я, целостности самого индивидуума, так и от сути внешнего мира и человечества.
Эта “эгоизация” замкнутого и склеротического сознания завершается образованием эго-идеала. В противоположность “я, - центру реальной и живой общности (то есть трансформирующей и трансформируемой общности), эго-идеал является функцией и искусственным продуктом реакции. Он возникает, отчасти, в результате давления коллективного сознания, скованного традицией суперэго, которое навязывает предпочитаемые коллективом цен ности индивидууму и способствует подавлению тех черт индивидуума, которые расходятся с культурным каноном. Эго-идеал включает в себя обусловленное цивилизацией желание индивидуума быть не таким, каким он на самом деле является, то есть осознанное и бессознательное подавление я, которое приводит и к возникновению фальшивой личности, и к отрыву от тени.
Образование эго-идеала посредством адаптации к культурному канону и обязательным в данном случае авторитетам само по себе является нормальным явлением, если (и в этом суть вопроса) сохраняется ощущение индивидуального “я” и связи с творящими, трансформирующими силами бессознательного. В склеротическом сознании, типичном для нашей культурной ситуации, мы имеем радикализацию эго и эго-идеала; эгоистическое отделение от живого бессознательного и утрата “я” превратились в серьезную опасность.
Подавление “я” склеротическим сознанием приводит к появлению “подполья” с опасным эмоциональным зарядом, склонного к восстанию, разгрому и полному уничтожению мира победителей; в этом “подполье” обитают побежденные и порабощенные боги, демоны и титаны, драконы, которые образуют в доминирующем мире победителей опасную субструктуру. Но миф предполагает, что это подавление не трансформирует сами силы; оно просто временно их изменяет. В судный или какой-нибудь еще день наступят сумерки богов. Победоносные боги сознания будут свергнуты и старый Сатана, старый Локи, старые Титаны вырвутся наружу, ничуть не изменившиеся и такие же могучие, какими они были в день своего поражения. С точки зрения этого судного дня, когда только вмешательство творящего божества и может обеспечить победу и новое начало, весь ход человеческой истории представляется бессмысленным. Антагонизмы между разными силами, которые привели к борьбе между ними и к подавлению одних сил другими, остаются столь же острыми, как в самом начале, а побежденные, но не трансформированные, силы должны снова - по крайней мере в соответствии с представленной здесь в упрощенном виде абсурдной догмой - быть подавлены, но, на этот раз, навсегда. Однако, если вернется образ спасителя, не как судии из старого мифа, а преобразователя, провозглашенного новым мифом, тогда возможно осознание синтеза, на который нацелена изначальная напряженность между противоположными полюсами.
Пока в нашей реальности будет доминировать не только перегородка между двумя противоположными полюсами самой реальности, но и опасное отсечение мира сознания от бессознательного -зло будет появляться, по большей части, хотя и не исключительно, в двух очень разных, но тесно связанных между собой формах. Сатана, как антитеза первичному живому трансформирующемуся миру, есть застывшая форма - например та застывшая форма, которую так упорно требует наша цивилизация сознания, враждебная трансформации - и, в то же самое время, он проявляется, как ее противоположность, как хаос.
Жесткая, недвусмысленная самоуверенность - в данном контексте можно сказать “эго-уверенность” - которая исключает трансформацию и любое творчество, в том числе и откровение, есть порождение дьявола. Там где она торжествует, положение человека, эго и сознания понимается совершенно неправильно, а также не принимается во внимание фундаментальный феномен бытия, феномен изменения - развитие, трансформация, уход - который охватывает жизнь любого создания. Опасность этой дьявольской застывшей формы присуща любому догматизму, любому фанатизму: оба эти явления представляют собой преграду на пути к откровению. Имеющий глаза - не видит, имеющий уши - не слышит; вот типичные и явные признаки существования преграды на пути к творческой жизненной силе.
Но другой стороной дьявола, прямой противоположностью его застывшей форме, является хаос. На нашем собственном примере, на примере как отдельных личностей, так и всего человеческого сообщества, мы слишком хорошо знаем, как выглядит эта “другая сторона” нашего застывшего сознания. Несмотря на то, что застывшая форма дьявола доминирует в нашем сознании и нашей жизни, мы порождаем внутри себя эту бесструктурную, размытую, нечистую аморфность, эту огромную бесформенность и отвращение к форме. Гладкая, цельная жесткость одной стороны неотделима от бесхарактерного, не имеющего различий хаоса другой.
Застывшая форма и хаос, эти две формы отрицательного принципа, непосредственно противостоят принципу творческому, включающему в себя трансформацию, то есть противостоят не только жизни, но и смерти. Трансформирующая ось жизни и смерти пересекает дьявольскую ось застывшей формы и хаоса. В бессознательной жизни природы эти две оси совпадают, и крайность, называемая застывшей формой, соответственно проявляется как прочная укорененность в жизни. Точно так же крайность, называемая хаосом, в своем нормальном проявлении связана с принципом смерти. Эти оси отделяются друг от друга только в человеке, с его развитием сознания и возведением перегородки между системами. Только у рода человеческого проявляются хаос и внешне непоколебимое сознание, ибо нечеловеческая часть природы свободна как от дьявола, так и от застывшей формы и хаоса.
По этой причине только ощущение нашей собственной смятенной души заставило нас начать нашу мифологию с хаоса, из которого, по нашему совершенно безосновательному утверждению, развился порядок. И снова это всего лишь проекция нашего неполного понимания генезиса нашего собственного, создающего порядок сознания. даже сегодня наше сознание в его стремлении понять самого себя, по большей части не замечает того, что развитие этого порядка и свет сознания зависят от изначально установленного порядка и первичного света.
Порядок, который мы обнаруживаем как в бессознательном, так и в сознании - например, духовный порядок инстинктов - задолго до того, как сознание становится детерминантой органической жизни и ее развития, принадлежит к тому плану ощущений, который не доступен нормальному ощущению нашего поляризованного сознания. На этом плане человеческое сообщество живет в относительно безопасном и надежном мире, поддерживаемом культурным каноном, и только изредка землетрясение, подземное столкновение подавленных сил хаоса, Титанов и Мидгардского Змея, нарушает спокойствие человеческого сообщества.
Слой хаоса и мир дохаотического порядка, который живет глубоко под ним, отделены от верхнего мира огненными зонами эмоций, в которые средний индивидуум благоразумно избегает погружаться. В позднем периоде развития цивилизации, по крайней мере до тех пор, пока подходы к таинственным силам обозначены в культурном каноне, средний человек удовлетворяется благоговейным созерцанием сверхъестественного вулкана подземного огня с безопасного расстояния. Но если, как это происходит в наши дни, коллективная дорога в эти области стала непроходимой, мы ощущаем их присутствие, в основном, в зонах вторжения, к которым относятся психические расстройства, и которым родственен, но по сути своей являющийся совершенно другим, творческий процесс - фундаментальный человеческий феномен.
Мы знаем, что у творческих людей также проявляется феномен одержимости. Но, оценивая связь между творческой личностью и трансформацией, следует указать, что индивидуум, который зацикливается на своей одержимости и продуктивность которого основана на мономании, навязчивой идее, занимает низшую ступень в иерархии творческих людей, даже если его достижения имеют большое значение для коллектива.
С другой стороны, творческая трансформация представляет собой завершенный процесс, в котором проявляется творческий принцип, но не как агрессивная одержимость, а как сила, связанная с “я, центром всей личности. Ибо одержимость каким-то одним элементом может быть преодолена только там, где центроверсия, направленная на цельность личности, остается ведущим фактором. В этом случае закон психической компенсации приводит к неослабевающему диалектическому обмену между ассимилирующим сознанием и содержимым, которое непрерывно преобразуется в комплексы. Тогда начинается характерный для творческой трансформации непрерывный процесс - новые комплексы бессознательного и сознания взаимодействуют с новыми плодами труда и новыми трансформирующими фазами личности. Таким образом, творческий принцип подчиняет и трансформирует как сознание, так и бессознательное; как отношения между эго и “я, таки отношения между эго и “ты” Ибо, в творческой трансформации всей личности, модифицированное отношение к “ты” и миру указывает на новое отношения к “я” и бессознательному, а самым явным, хотя и не единственным признаком психической трансформации является изменение отношения к экстрапсихической реальности.
Объективно типичный для творческого человека трансформирующий процесс отражается не только в том, что мы называем “воздействием личности. достаточно часто это воздействие (что видно из феномена диктаторов) основывается на одержимости и проекциях, иначе говоря, на факторах очень сомнительного происхождения. В своей высшей форме оно относится к плодам творческого процесса; но наиболее заметной его частью является феномен орus, синтезированный из внутреннего и внешнего, физически субъективного и объективного. В любой сфере человеческой цивилизации, орus -это “дитя” творца; продукт его индивидуальной психической трансформации и целостности, и в то же самое время - новая объективно существующая вещь, которая что-то сообщает человечеству, то есть представляет форму творческого откровения.
Творческий принцип в искусстве обрел такое уникальное значение в наше время именно потому, что создающие символы коллективные силы мифа и религии, праздников и обрядов, практически утратили свое воздействие на нас в качестве скрепляющего коллектив культурного феномена. Искусство, которое вплоть до эпохи Возрождения в подавляющем большинстве случаев являлось служанкой религии, цивилизации или государства, стало оказывать все более сильное воздействие на современное сознание, что подтверждается появлением огромного количества публикаций, посвященных искусству и людям искусства всех времен. Масштаб происходящих перемен становится понятным, когда мы сравниваем общественное положение такого гения, как Моцарт, жившего не так уж давно - в конце восемнадцатого века, с национальной или международной популярностью, которой пользуются в наше время ведущие музыканты, художники и писатели. Такой авторитет творческой личности отчасти объясняется тем, что этот индивидуум является примером наивысшей современной формы трансформации, прежде всего потому, что создаваемый им мир представляет собой адекватный образ первичной единой реальности, еще не расколотой сознанием - реальности, которую способна создавать только цельная творческая личность.
Признаками нашей цивилизации являются дифференциация и гипердифференциация сознания, вплоть до самых опасных их форм - однобокости и разбалансированности. Шаткое равновесие нашей цивилизации больше не может восстанавливаться только естественной уравновешенностью души. Однако возврат к старым символам, попытка зацепиться за остатки символически-религиозных ценностей так же обречены на неудачу. Ибо наше понимание этого символизма, даже наше утверждение его, предполагают, что сам этот символ покинул сверхъестественное царство творчества и вошел в сферу ассимиляции сознания. Наше порожденное ощущениями знание не может изменить того факта, что символ воплощает сверхъестественный фактор, недоступный нашему сознанию. до тех пор, пока имеет место подлинное символическое действие, возможны толкование и конфликт толкований (свидетельством чему является история всех религиозных догм), но объектом споров является реальность, а не символ. Проще говоря, предметом разногласий являются атрибуты божества, а не символизм образов Бога.
Теперь творческий символ живет уже не в символизме культурного канона, а в индивидууме. Он почти перестал жить в святынях, в предназначенных для него местах и временах, или в получивших соответствующий сан людях; но он может жить везде, где угодно, в любой форме и любом времени, то есть анонимно. Именно потому, что в наше время творческий принцип всегда скрывается в анонимности, не предполагающей обозначения его источника никаким божественным знаком, видимым излучением или доказуемой закономерностью, мы погрузил ись в духовную нищету, о которой идет речь в еврейской легенде о мессии, в лохмотьях нищего сидящего в ожидании у ворот Рима. Чего он ждет? Он ждет тебя. Это значит, что творческое искупление (а мы знаем, что время искупления для евреев еще не наступило) облачено в одежды Божьего Человека, и, более того, его бедность и беспомощность делают его зависимым от преданности каждого человека этому Божьему Человеку. Таково наше положение. Мы стоим перед творческим принципом. Где бы мы не нашли творческий принцип, в Великой Личности или в ребенке, в больном человеке или в простой повседневной жизни, мы почитаем его, как тайное сокровище, укрывшийся в неприметной форме фрагмент божества.
Если ветхозаветная концепция человека, сотворенного по образу Божьему, может восприниматься как живая реальность, то лишь потому, что человек является не только созданием, но и требующей реализации творческой силой. Где бы эта творческая сила не проявилась, она обладает характером откровения, но это откровение тесно связано с психической структурой, которой и в которой оно явилось. для нас характер откровения больше не отделим от индивидуума. Творческий принцип настолько глубоко укоренился в самом глубоком и самом темном уголке бессознательного индивидуума, и в том, что есть лучшего и высшего в его сознании, что мы можем осознать его только как плод всего существования индивидуума.
Одно из основных заблуждений насчет творческого принципа проистекает из мнения, что человек в своем развитии “прогрессирует” от бессознательного к сознанию. до тех пор, пока развитие человеческого сознания, будет считаться тождественным дифференциации и развитию мышления, то как творческий человек, так и группа, ритуалы и праздники которой связаны с глубинами бессознательного, обязательно будут выглядеть топящими самих себя в мирах архаичного примитивного символизма. даже если регенерирующий характер этого феномена понимается правильно (озарение, которое зачастую гасится представлением о сублимации), то все равно господствует точка зрения, что эта архаичная, регрессивная форма должна быть и будет преодолена в ходе прогресса. Эта точка зрения лежит в основе любого так называемого научного мировоззрения, в том числе и психоанализа, для которого вся символическая, творческая реальность, по сути, является “донаучной” фазой, которую следует вытеснить. С этой точки зрения, представитель радикально рационального сознания является высшим типом человека, в то время как создающий символы человек, пусть даже и не невротик, “вообще-то” представляет собой атавистический человеческий тип. При подобном подходе природа художника, создателя символов, понимается абсолютно неправильно; его развитие и творческие достижения объясняются зацикленностью на детской фазе развития. Символ также понимается неправильно и, скажем, поэзия сводится к “магическому инфантилизму, поддерживаемому “всемогуществом мысли.
Недостаточно будет заключить, что ключ к фундаментальному пониманию не только человека, но и всего мира, следует искать в отношениях между творчеством и символической реальностью. Только когда мы поймем, что символы отражают более сложную реальность, чем та, которую можно втиснуть в рациональные концепции сознания, мы сможем полностью оценить способность человека к созданию образов. Рассматривать символизм в качестве ранней стадии развития рационального, концептуального сознания, означает опасно недооценивать создателей символов и их функции, без которых человечество не смогло бы существовать, да и было бы недостойно существования.
Мы не отрицаем того, что в определенные моменты приземляющий анализ творческого и нетворческого человека открывает подлинные факты. Личностные факторы имеют большое значение при лечении больных людей и при написании биографий людей творческих. Но анализ творческого процесса начинается именно там, где заканчивается приземляющий анализ, - с расследования связей между личностными факторами и архетипическим содержимым, то есть содержимым коллективного бессознательного. Только благодаря этим связям индивидуум может стать творческим человеком, а его работа приобрести значимость в глазах коллектива. Приземляющий анализ творческого процесса и творческого человека не только неверен, но и представляет опасность для культуры, ибо не дает творческим силам возможность сбалансировать цивилизацию сознания, усиливает одностороннее развитие индивидуального сознания и сталкивает, как индивидуума, так и цивилизацию, в пропасть невроза.
Результат подобного развития, даже с точки зрения однобокого рационалиста, противоположен ожидаемому. Ибо, если девальвация создающего символы бессознательного несет с собой резкий разрыв между рациональным сознанием и бессознательным, то эго-сознание, само того не замечая, будет подавлено теми самыми силами, которые оно отрицает и стремится изгнать. Сознание становится фанатичным и догматичным; или, если выражаться категориями психологи и, оно подавляется содержимым бессознательного и бессознательно ремифологизируется. Оно, по-прежнему, признает только рациональные доминанты, но, на самом деле, подвержено процессам, которые, в силу своей архетипичности, сильнее его, и которые предубежденное сознание не может понять. В результате сознание порождает бессознательные религии, как малого (вроде психоанализа), так и большого (вроде таких движений, как нацизм и коммунизм) масштаба. Именно псевдорелигиозными истоками этих догматических систем и объясняется их практическая неистребимость. Корни подобных догм находятся в архетипических образах, которые сознание решило изгнать, но они являются псевдорелигиозными, потому что, в противоположность подлинному религиозному содержанию, ведут к регрессу и распаду сознания.
Даже, если бы отношение сознания к архетипическим силам бессознательного, как к архаическим и сознанию враждебным, было бы оправданным (чего быть не может), то и тогда сознание могло развиваться только «постоянно помня о них», ибо в тот момент, когда оно теряет их из виду или начинает считать не существующими, оно, само того не осознавая, становится их жертвой. Когда мы рассматриваем человеческую душу как целое, в котором сознание и бессознательное взаимозависимы, как в своем развитии, так и в своих функциях, мы видим, что сознание может развиваться только там, где оно сохраняет живую связь с творящими силами бессознательного.
Развитие сознания не ограничивается осознанием “внешнего мира!!; в равной мере оно включает в себя осознание человеком своей зависимости от внутрипсихических сил. Но это не должно восприниматься, как “рост” осознания субъективных пределов, !!поправка на особенности характера!!, не дающая возможность полностью увидеть проявление внешнего мира, который мы определяем, как “реальность” Мы не должны забывать, что внешний мир, который мы воспринимаем нашим разделенным сознанием, это всего лишь сегмент реальности, и что наше сознание развило и дифференцировало само себя таким образом, что стало специализированным органом для восприятия именно этого конкретного сегмента реальности.
Я уже подробно говорил о том, что мы платим очень большую цену за предельную конкретность нашего осознанного знания, которое основано на разделении психических систем и которое рассекает единый мир на полярные противоположности - собственно мир и душу.
Цена эта - резкое сокращение реальности, доступной нашим ощущениям. И мы уже говорили, что ощущение единой реальности является качественно иной формой ощущения, которая развитому сознанию представляется “нечеткой”
Ощущение единой реальности, которое как филогенетически, так и онтогенетически предшествует ощущению реальности разделенным сознанием, является в высшей степени “символическим” Первые психологи заняли удобную позицию разделенного сознания и рассекли символ на компоненты, пребывая в убеждении, что что-то внутреннее было спроецировано наружу. В последнее время мы стали рассматривать символическое ощущение, как первичное существование: единая реальность воспринимается адекватно и в целом душой, в которой перегородки между системами либо еще не возведены, либо уже снесены. Например, раньше считалось, что символическое восприятие дерева включает в себя внешнюю проекцию чего-то внутреннего; человек проецирует психический образ на дерево - внешний объект. Но этот тезис оказался несостоятельным, хотя и представлялся правдоподобным эго-сознанию современного человека, в восприятии которого единый мир разделен на внешнее и внутреннее.
На самом деле, как для нас, так и для примитивного человека не существует дерева - внешнего объекта и дерева
- внутреннего образа, которые могут считаться фотографиями друг друга. Цельная личность ориентирована на единую реальность, и ее изначальное ощущение той, по сути своей неведомой, части реальности, которую мы называем деревом, является символическим. Иными словами, острое ощущение символа с его смысловым содержанием есть нечто первичное и синтетическое; это унитарный образ одной части унитарного мира. С другой стороны, внутренние и внешние “перцепционные образы” вторичны и производны. доказательством является то, что наука, порожденная нашим изолированным и изолирующим сознанием, все еще находит остатки символов в наших перцепционных образах и стремится переместить нас в без-образный мир, воспринимаемый только посредством мышления. Но наша душа все равно упрямо продолжает воспринимать образы, а мы продолжаем ощущать символы, даже если теперь они являются научными и математическими. Однако величайшие из наших ученых и математиков воспринимают эти символические абстракции сознания, как нечто сверхъестественное; эмоциональный фактор в субъекте, ранее принципиально изгнанный из научного исследования, снова возникает “так сказать, в объекте.
Развитие, по сути своей, неведомой субстанции неведомого и непредставимого единого мира несет с собой конфронтацию и дифференциацию; с помощью образов душа ориентируется в мире и адаптирует себя к нему таким способом, что становится способной к жизни и развитию. По этой причине мы называем эти образы “адекватными миру. Это развитие включает в себя символические образы, в которых видны части единой реальности. Последующий процесс дифференциации сознания, с его дуальной схемой внутреннего и внешнего, души и мира, рассекает унитарный символический образ на две части: на внутренний, “психический” и на внешний, “физический. Вообще-то, ни один из них не может быть производным от другого, поскольку оба они являются образами-частями изначального символического единства, рассеченного на двое. Внешнее дерево является таким же образом, как и дерево внутреннее. Внешнему дереву “соответствует” непредставимая часть унитарной реальности, которую можно ощущать в образе только с относительной адекватностью; а внутреннему дереву соответствует часть ощущаемой, живой субстанции, которая опять же воспринимается только с относительной адекватностью. Мы не можем воспроизвести внутренний неполный образ дерева из дерева внешнего, потому что последнее мы тоже воспринимаем как образ; мы также не можем произвести внешний неполный образ дерева из проекции внутреннего образа, поскольку этот внутренний неполный образ является таким же первичным, как и образ внешний. Оба они произрастают из первичного символического образа дерева, который более адекватен унитарной реальности, чем его неполные производные, - внутренний и внешний образы, существующие во вторичном, разделенном мире.
Но “первичный символический образ” не сложен для нашего восприятия и не чкд ему. При определенном состоянии разума, которого можно достичь разными способами, объект vis-a-vis трансформируется для нас. Термин participation mystique имеет почти такое же значение, но был придуман для чего-то, очень далекого от ощущений современного человека. Когда вещь, пейзаж или произведение искусства, оживает или “становится прозрачной,7 это означает, что она трансформировалась в то, что мы называем “унитарной реальностью. То, что мы видим, становится “символическим” в том смысле, что оно говорит с нами по-новому, открывает нам что-то неведомое, само становится чем-то совершенно другим: категории “бытия” и “значения” совпадают.
Приводимый ниже отрывок из “дверей Восприятия” Хаксли поможет понять, что я имею ввиду. Психическая трансформация, искусственно порожденная наркотиком мескалином, приводит автора к символическому восприятию единой реальности.
“Теперь перед моими глазами был уже не просто необычный букет цветов. Я видел то, что видел Адам в утро своего рождения -чудо, поток мгновений обнаженного бытия.
“Это приятно?” - спросил кто-то. (В ходе этой части эксперимента все разговоры записывались на диктофон и у меня была возможность освежить свои воспоминания о том, что говорилось).
“Это не приятно и не неприятно, -ответил я. “Это просто есть’.
“1вiеi” - не это ли слово так любил Мейстер Экхарт? “Естие’. То самое бытие, о котором говорит платоновская философия, - с той лишь разницей, что Платон совершил огромную, смешную ошибку, отделив Бытие от становления и отождествив его с математической абстракцией Идеи. Он, бедняга, так никогда и не увидел охапки цветов, сияющих своим собственным внутренним светом и почти дрожащих от напряжения значимости, которой они были заряжены; он так и не понял, что эта столь ярко обозначенная розой, ирисом и гвоздикой вещь была, не больше и не меньше, тем, чем они и были - мимолетной и, в то же самое время, вечной жизнью, постоянным исчезновением и, одновременно, чистым Бытием, охапкой мельчайших, неповторимых частиц, в которых, в силу какого-то невыразимого и при этом совершенно очевидного парадокса, можно было увидеть божественный источник всего бытия.8
Похоже на то, что это интуитивное восприятие символизма, предшествовавшего нашему сознанию, оправдывает наши теоретические отклонения. Ибо, оказывается, что видение и создание символического, как архетипического, так и природного, мира в религии, ритуале, мифе, искусстве и празднике включают в себя не только атавистический фактор и регенерирующий элемент, порожденные нашим эмоциональным зарядом. В определенном смысле они характеризуются тем фактом, что в них виден фрагмент унитарной реальности -более глубокой, более первичной и, в то же самое время, более полной, - реальности, которую мы совершенно не в состоянии объять нашим разделенным сознанием, потому что развитие его функций было ориентировано на предельно конкретное восприятие отдельных частей поляризованной реальности. дифференцируя сознание, мы поступаем примерно также, как человек, закрывающий глаза, для того, чтобы обострить слуховое восприятие, чтобы иметь возможность “превратиться в слух. В том, что его слух обостряется, нет никакого сомнения. Но отключив другие органы чувств, он воспринимает только сегмент общей, доступной чувствам, реальности, которую мы ощущаем более адекватно и полноценно только тогда, когда не просто слышим ее, но также и видим, осязаем, обоняем и пробуем на вкус.
В символической унитарной реальности нет ничего мистического, и она не находится за пределами наших ощущений; это мир, который воспринимается там, где расслоение на внешнее и внутреннее, проистекающее из разделения психических систем, либо еще не вступило в силу, либо уже не действует. Это подлинный, завершенный мир трансформации, такой, каким его воспринимают творческие люди.