|
Случаев продемонстрировать глупость в употреблении этого термина как в психоанализе, так и вне его, представляется немало, но этот открывает перед нами, без сомнения, самую благоприятную возможность поинтересоваться у аналитика относительно того, что же именно позволяет ему считать собственное знание привилегированным. Ведь для того, чтобы провести различие между мышлением аналитика и мышлением тех, кто утверждает, будто он "не такой, как другие", ещё недостаточно, характеризуя полученные им во время собственного анализа познания, бездумно прибегать к термину "пережитое" - словно любое происходящее из опыта познание не "переживается" точно так же. Но в тщетности этихутверждений нельзя упрекнуть и "человека", их произносящего. Ибо хотя оснований говорить, будто аналитик "не такой, как другие", "человек" действительно не имеет, так как признак, по которому "человек" узнает в себе подобном человека, состоит в том, что "человек" может с ним говорить, "человек", говоря, что аналитик не такой человек, как другие, все же прав, если он хочет тем самым сказать, что "человек" узнает в человеке равного себе по тому, насколько далеко идет значение его слов. Итак, аналитик отличается от прочих тем, что общий всем людям функции он дает далеко идущее применение, которое не каждому доступно: он "держит" речь. Это и есть то, что он для речи субъекта делает, - делает даже тогда, когда, как мы выше уже показали, он ее молчаливо выслушивает. Ибо молчание это предполагает речь, о чем свидетельствует само выражение "хранить молчание", которое по отношению к молчанию аналитика означает не просто тот факт, что он не производит шума, а то, что он молчит вместо ответа. Нам не пойти этим путем дальше, пока мы не спросим себя: "а что же такое речь?" И попытаемся дать на него далеко идущий ответ. Ни одно понятие не дает понять смысл речи - даже понятие понятия, ибо она не является смыслом смысла. Зато она дает смыслу опору в символе, который она в акте речи воплощает. Перед нами, таким образом, акт, и в качестве такового он предполагает наличие субъекта. Однако сказать, что в акте этом субъект предполагает другой субъект, недостаточно, ибо субъект, скорее, сам утверждается в этом акте в качестве другого - в том парадоксальном единстве одного и другого, с помощью которого, как выше мы уже показали, один вверяет себя другому, чтобы стать идентичным самому себе. Можно, таким образом, утверждать, что речь является коммуникацией, где субъект, в ожидании, что другой сделает его сообщение истинным, произносит это сообщение в обращенной форме, а сообщение это, в свою очередь, преобразует сам субъект, свидетельствуя, что он все тот же. Что и происходит каждый раз, когда человек дает слово, и заявления "ты моя жена" или "ты мой учитель" означают в его устах: "я твой муж", "я твой ученик".Речь, таким образом, тем более оказывается поистине речью, чем менее истинность ее основана на том, что именуется "соответствием вещи". Истинная речь парадоксальным образом противостоит истинному суждению: если истинность первой из них обусловливает взаимное признание субъектами своего бытия [esse] - постольку, поскольку они в нем заинтересованы (inter-ess?s), то истинность второго обусловлена познанием реального - постольку, поскольку субъект рассматривает в объектах именно его. Однако когда пути этих различных истин пересекаются, каждая из них претерпевает изменения. — 329 —
|