|
В данном случае глаз, как это часто бывает, является символом субъекта. Вся наука основывается на сведении субъекта к глазу и поэтому она может приобрести для вас конкретные очертания, стать объективированной - мы остановимся на этом в другой раз. По поводу теории инстинктов, некто в прошлые годы предложил одно замечательное построение, самое парадоксальное из известных мне - построение, которое инстинкты овеществляло. В конце концов не устоял ни один из них, и в этом смысле подобная демонстрация оказалась полезной. Чтобы хоть на мгновение свести себя к глазу, нам потребовалось бы занять позицию ученого, который может постановить, что он является лишь глазом, и повесить табличку на дверь: "Экспериментатора не беспокоить'1". В жизни же все происходит иначе, поскольку мы не являемся только глазом. Итак, что же в данном случае означает глаз? А означает он то, что в отношениях между реальным и символическим и в результате возникающего в результате этих отношений мира все зависит от положения субъекта. Положение же субъекта - как должны уже были вас научить мои бесконечные повторения - главным образом определяется его местом в мире символического или, иначе говоря, в мире речи. Данное место является тем, от чего зависит, имеет ли он право или же ему запрещено называть себя именем "Педро". Согласно тому или иному случаю он попадает или нет в поле конуса. Вам трудно, конечно, все это переварить, но если вы хотите понять, что я буду говорить дальше, вам без этого не обойтись. Текст Мелани Кляйн нам следует воспринимать как он есть как отчет о некотором опыте. Перед нами мальчик в возрасте около 4 лет, чей уровень развития, как мы читаем, соответствует 15-18 месяцам. Что хотят этим сказать? Каким образом это было определено? Что служит здесь мерилом? Как правило, такие уточнения бывают опущены. Понятие аффективного развития, соответствующего 15-18 месяцам, остается еще более размытым, чем изображение букета в нашем опыте. Словарный запас ребенка очень ограничен, более того - неправилен. Мальчик искажает слова и по большей части неверно их употребляет, хотя порой можно понять, что ему известен их смысл. Мелани Кляйн настаивает на самом поразительном факте - у этого ребенка нет желания дать себя понять, он не стремится к общению, а единственной деятельностью, отмеченной более или менее игровым характером является издавание звуков и получение удовольствия от звуков без значения, от шума. Мальчик все же обладает чем-то от языка - иначе бы Мелани Кляйн не смогла понимать его. Он располагает некоторыми элементами символического аппарата. С другой стороны, Мелани Кляйн, с первого, столь важного, контакта с ребенком характеризует его поведение как апатию, безразличие. Он не настолько уж дезориентирован. Он не производит впечатления идиота, вовсе нет. Мелани Кляйн отличает его от всех невротических детей, виденных ею ранее, замечая, что он не проявляет, даже в скрытой форме, ни видимого беспокойства, как это происходит у невротиков, ни резких перемен настроения, ни зажатости, натянутости, застенчивости. Все это не ускользнуло бы ни от кого, кто имеет соответствующий терапевтический опыт. Мальчик ведет себя так, как будто ничего не происходит. Он смотрит на Мелани Кляйн так же, как смотрел бы на мебель. — 71 —
|