|
В этом романтическом свете любовь Ницше и Саломе и не могла закончиться иначе. Разыгрывавшаяся среди альпийских вершин и средиземноморских курортов, эта любовь странно напоминает романтические истории русской литературы. До встречи с Лу Ницше читал Лермонтова и писал другу: „страна, столь незнакомая мне, и разочарованность в западном духе, все это описано в прелестной манере, с русской наивностью и с мудростью подростка". Экзотика русской жизни не мешала, а скорее помогала увидеть в Лермонтове те же знакомые проблемы, что в Байроне или Новалисе. В письмах Ницше времен его романа с юной Лу упоминания о наивности и незрелости русских отсутствуют. Лу была хорошо подготовлена. Чувства Ницше подчинялись известным ей правилам — международному коду романтических переживаний, в котором счастье недостижимо, любовь сливается со смертью, а конечный человек имеет значение лишь как отсвет бесконечности. Возможно, восторженный отзыв Ницше о Лермонтове относится к самому удивительному лермонтовскому творению, напитанному за полвека до „Заратустры", но странно его напоминающему. Запрещенная царской цензурой, поэма „Демон" вышла в Германии раньше, чем в России, и не раз переводилась на немецкий (впервые в 1852 году Ф. Ботенштедтом, лично знавшим как Лермонтова, так и Ницше, „Демон" поражает той же, что и знаменитая книга Ницше, доведенной до абсурда романтикой — поэтикой одиночества, презрением к обыденной жизни, мечтой о возрождении в любви и отсутствием интереса к техническим деталям осуществления этой мечты. Автор „Заратустры", возможно, с изумлением находил в странном герое русской поэмы себя, свои мечты, тревоги и ощущаемую им вину. Мрачные символы мужского начала, извне вторгающегося в устоявшуюся женственную обыденность, герои Лермонтова и Ницше полны предчувствий „жизни новой". Наследники классических дьяволов Гете и Байрона, оба они оказываются дальними предшественниками новых демонов русской литературы — „Бесов", Хулио Хуренито, Воланда. Достаточно раскрыть лермонтовского „Демона", чтобы узнать, как начинаются и чем кончаются истории любви в романтической культуре. Герой Лермонтова, существо непонятной природы, не бог и не человек, „сеял зло без наслажденья... И все, что пред собой он видел, Он презирал иль ненавидел". Так бы он и жил, если бы не встретил земную женщину, преобразившую само его существо: „В нем чувство вдруг заговорило Родным когда-то языком. То был ли признак возрожденья?" Он рассказывает красавице о своих необыкновенных идеях и возмущает ее мысль „Мечтой пророческой и странной". Наконец, он соблазняет ее происходящим с ним тотальным преображением: „Хочу любить, хочу молиться, Хочу я веровать добру". Но удовлетворение демонической страсти ведет к гибели красавицы. — 19 —
|