Душевные болезни в картинах и образах

Крепелин определяет паранойю, как сравнительно редкое заболевание, которое характеризуется тем, что на почве своеобразного предрасположения при полном сохранении осмысленности и правильности в мышлении, в чувствованиях и в поведении у человека медленно развивается стойкая система бреда, представляющая переработку жизненных переживаний. Источниками бреда являются: во первых, повышенное чувство собственного достоинства, которое приводит больных к противоречиям с требованиями жизни, далее, живое воображение, благодаря которому проблемы в жизненном опыте щедро заполняются вымышленными прибавлениями, и, наконец, чрезмерная зависимость суждений от потребностей чувства. В связи с этими особенностями возникает тенденция оценивать и истолковывать данные опыта более или менее произвольно, исключительно с субъективной точки зрения в зависимости от своих желаний или опасений и, искажая действительность, так представлять окружающие-взаимоотношения, как это более всего соответствует личным интересам. В результате этих очень медленно совершающихся изменений является создание особого бредового миросозерцания и выдвижение на первый план той или другой ложной точки зрения, становящейся с этих пор центром, около которого вращается вся жизнь больного.

В качестве примера паранойи мы приведем возбудивший в свое время очень большой и бытовой, и психопатологический интерес-случай учителя Вагнера, подробно описанный Гауппом.

Около 5 часов утра 4 сентября 1913 года, когда только что занимался рассвет, старший учитель в деревне Дегерлох Эрнст Вагнер убил свою жену и четырех детей, заколов их всех в сонном виде кинжалом. Прикрыв трупы одеялами, Вагнер умылся, оделся, захватил с собой 3 револьвера и свыше 500 патронов и отправился по железной дороге в место своей прежней службы — деревню Мюльхаузен. Там он поджог несколько зданий, а затем выбежал на улицу и, держа в каждой руке по револьверу, начал стрелять во всех встречавшихся ему жителей. В результате 8 человек были им убиты, а 12 — тяжело ранены. Только когда он расстрелял все бывшие у него наготове патроны, и оба револьвера оказались пустыми, удалось в тяжелой борьбе его обезоружить, при чем он получил столь тяжкие повреждения, что первое время после конца борьбы казался мертвым. В виду странности мотивов, выдвинутых им в объяснение этого кровавого преступления, было произведено психиатрическое его испытание, которое дало такие результаты.

Вагнер оказался чрезвычайно тяжело отягощенным наследственно, как со стороны отца, так и со стороны матери. В детстве он был очень чувствительным, обидчивым и самолюбивым мальчиком. Крайняя правдивость не оставляла его даже тогда, если за правду ему грозило наказание. Он был щепетильно верен своему слову. Очень рано появились у него тяготение к женскому полу, богатая и неукротимая Фантазия и страсть к чтению. В учительской семинарии, где он учился, его отличали духовная самостоятельность, повышенное чувство собственного достоинства, любовь к литературе и крайняя добросовестность в отношении к своим обязанностям. Рано приобрел он безнадежный взгляд на жизнь: «Самое лучшее в этой жизни — никогда не родиться,— 17-летним юношей записывает он в альбом одному своему товарищу, — но, если родился, надо упорно стремиться к цели». 18-ти лет Вагнер попал во власть порока, который оказался роковым для его судьбы, — под влиянием повышенной половой возбудимости он начал заниматься онанизмом. Упорная борьба, которую он повел против своей слабости, оказалась безуспешной. С этого времени его чувство собственного достоинства и его откровенная правдивость получили сильнейший удар, а пессимизм и наклонность к ипохондрическим мыслям — благоприятную почву для развития. Впервые личность его испытала глубокий внутренний разлад между приобревшим отныне господство в его душе чувством вины и самопрезрения и прежним эстетизмом, влечением к женщинам и высоким мнением о себе. Он начал подозревать, что товарищи замечают его тайный порок и насмехаются над ним. Однако, этот душевный конфликт не оказал заметного влияния на его успехи и внешние отношения с людьми. Он прекрасно сдал первый учительский экзамен и поступил на службу помощником учителя. Отношения с товарищами по службе у него установились хорошие: они считали его за добродушного, хотя несколько заносчивого и слишком обидчивого молодого человека. Однако, благодаря своему самомнению он скоро столкнулся со старшим учителем, вследствие чего был переведен в другое место,— деревню Мюльхаузен. Связи с женщинами у него начали возникать довольно рано, тем не менее онанизма, несмотря на всю свою борьбу с этим пороком и попытки лечиться, он не мог бросить даже в 26-летнем возрасте. 27 лет, больше чем за 10 дет до преступления, под влиянием винных паров, — а в это время, чтобы заглушить укоры совести, он стал порядочно пить, — он, возвращаясь из трактира домой, несколько раз совершил содомистические акты (т. е. половые сношения с животными). С тех пор главным содержанием его мыслей и чувств стали угрызения совести по поводу этих отвратительных поступков. Как, он, человек художественного вкуса, с высокими нравственными стремлениями, с его честолюбием и презрением ко всему неблагородному, поддался такому дикому, противоестественному животному влечению! Страх, что его преступление будет открыто, снова сделал его чрезвычайно подозрительным, заставив боязливо, недоверчиво присматриваться и прислушиваться к лицам и разговорам окружающих. Уже имея на своей совести этот грех, Вагнер сдал свой второй учительский экзамен, при чем, опасаясь быть арестованным, все время носил в кармане револьвер, — при аресте он собирался застрелиться. Чем дальше, тем его подозрительность росла все сильнее и сильнее. Мысль, что его сношения с животными подглядели, начала неотвязно его преследовать. Ему стало казаться, что уже все известно, и что за ним установлено специальное наблюдение. Если при нем разговаривали или смеялись, то у него сразу возникал опасливый вопрос, не об нем ли разговор и не над ним ли смеются. Проверяя свои ежедневные наблюдения и обдумывая их мельчайшие детали, он все более укреплялся в основательности таких мыслей. И это — несмотря на то, что, по его собственным словам, ему ни разу не удалось услыхать ни одной фразы, которая бы вполне доказывала его подозрения. Только сопоставляя взгляды, мимику и отдельные движения сограждан или толкуя в особом смысле их слова, он приходил к убеждению в несомненности отношения всего этого к себе. Ужаснее всего казалось ему то, что, тогда как он сам мучился жестокими самообвинениями, проклинал и казнил себя, окружающие безжалостно обратили его исключительно в предмет всеобщих насмешек. С этого времени вся картина жизни стала представляться ему в совершенно извращенном виде: поведение мирных обывателей Мюльхаузена, вовсе не подозревавших душевной драмы Вагнера, в его представлении приобретает характер намеренного над ним издевательства. Дальнейшее развитие бреда прерывается переводом Вагнера в другое место. Приняв перевод, как наказание, он все-таки, оставляя место, где совершилось его преступление, первоначально почувствовал облегчение от мысли, что его на новом месте никто не будет знать. Действительно, хотя и там в душе его господствовали глубокий мрак и тоска, однако, в течение 5-ти лет он не замечал никаких насмешек над собой. За это время он женился на девушке, с которой случайно сошелся, женился исключительно потому, что считал невозможным отказаться от брака с забеременевшей от него женщиной. Несмотря на то, что теперь Вагнер жил уже вполне нормальной половой жизнью, подозрительность его все-таки требовала пищи, и постепенно прежние опасения снова пробудились. Сопоставляя невинные замечания друзей и знакомых, он стал приходить к убеждению, что слухи об его пороках достигли и сюда. Конечно, виновниками этого были мюльхаузенцы, которым мало было самим издеваться над несчастным, а понадобилось его сделать предметом посмешищ и в новом месте. Чувство глубокого негодования и гнева стало расти в его душе. Бывали моменты, когда он доходил до крайних степеней гневного возбуждения, и только начавшая с этого времени зреть у него мысль о мести удерживала его от непосредственной расправы. Любимым предметом его мечтаний сделалось теперь детальное обсуждение задуманного дела. План преступления в мельчайших подробностях был им разработан уже за 4 года до приведения его в исполнение. Двух целей хотел одновременно добиться Вагнер. Первой из них было полное уничтожение его рода, — рода дегенератов, отягощенного позором отвратительнейших пороков: «Все, что носит Фамилию Вагнер, рождено для несчастия. Все Вагнеры подлежат уничтожению, всех их надо освободить от тяготеющего над ними рока», так говорил он потом следователю. Отсюда — мысль убить всех своих детей, семью своего брата и самого себя. Второй целью была месть: он собирался сжечь всю деревню Мюльхаузен и перестрелять всех ее жителей мужчин за их жестокое издевательство над ним. Задуманное Вагнером кровавое дело сначала пугало его самого. Чтобы подбодрить себя, он разжигал свою Фантазию и мечтал о величии стоящей перед ним задачи, которая теперь обратилась для него в великую миссию; в «дело всей его жизни». Он вооружился надежным оружием, в лесу научился стрелять, приготовил кинжал для убийства жены и детей, и, однако, всякий раз, как думал приступить к выполнению своего плана, непреодолимый ужас охватывал его и парализовывал его волю. После убийства он рассказал, как часто он ночью стоял у постели детей, стремясь преодолеть внутреннее сопротивление, и как моральная невозможность этого дела всякий раз отпугивала его. Постепенно жизнь сделалась для него совершенно непереносимым мученьем,— страдания Христа кажутся ему совершенно ничтожными по сравнению с его Собственными. Но чем глубже становятся тоска и отчаяние в душе Вагнера, тем больше кажется ему число его врагов и тем величественнее поставленная им себе задача. По его собственным позднейшим объяснениям, как контраст к испытываемым им страданиям, все сильнее укреплялась у него мысль, что он — необыкновенный человек, стоящий гораздо выше своего времени. И сначала в Фантазиях, как бы полуиронически, появляется у него представление о себе, как о великом поэте (он, действительно, писал стихи), психологе, политике (он был социалист) и т. д.; он Ставит себя рядом с Шекспиром, Г?те и Шиллером, как одного из величайших людей мировой истории. С течением времени эти представления делаются определеннее, кажутся сами собой разумеющимися, хотя, кроме состояний опьянения, никому не высказываются, оставляя следы только в записях дневника или в стихотворениях.