|
Характерно и то, что психическая травма при этом должна быть строго определенной, подходящей к «почве», как «ключ к замку». С возрастом такая эндореактивная подростковая дисморфомания либо дезактуализируется, либо все более тщательно больными скрывается (происходит так называемая компенсаторная диссимуляция). Из наших наблюдений, вероятно, наиболее соответствует клинике эндореактивной подростковой дисморфомании состояние больной, которую нас просили проконсультировать в Институте косметологии в 1958 г. Это была пятнадцатилетняя школьница, тайком от родителей приехавшая в Москву и умолявшая специалистов по пластической хирургии укоротить ей нос (в действительности несколько удлиненный, но очень правильной формы и гармонировавший с общим строением лица). При собирании анамнеза стало известно, что девочка — единственный ребенок в семье, всегда несколько излишне опекаемый. Хорошо училась, была активной и деятельной, но в то же время стеснительной, тревожной, склонной к мечтательности. К себе и особенно к своей внешности относилась «с правильной критикой», считала себя «не удавшейся внешне», особенно не нравился нос. За 4 месяца до приезда в Москву, будучи в компании одноклассников, вдруг услышала, как один мальчик, втайне ей очень нравившийся, сказал: «Посмотрите-ка, тень на стене от Танькиного носа очень напоминает профиль Труфальдино». Тут же убежала из этого дома, целую ночь бродила по улицам, несколько раз подходила к реке, «но останавливала мысль о родителях». С этого времени думала только о своем «уродстве», всячески избегала общества, особенно сверстников, объясняя это тем, что ей надо много заниматься дома музыкой, чтобы поступить в консерваторию. Ходила только на уроки, под любым предлогом старалась избегать собраний. Упросила родителей сшить ей пальто с большим пышным меховым воротником, изобретала специальные прически. Школу успешно закончила и поступила в МГУ на биофак. Все время учебы была под нашим наблюдением, принимала аминазин и антидепрессанты. Состояние в целом все пять лет оставалось прежним: хорошо училась, много времени проводила в библиотеке, общества избегала, на лекции ходила в шали, старалась закрывать лицо. Постепенно стала менее депрессивной, но мысль о пластической операции не оставила, многократно обращалась к косметологам, огорчалась и плакала при отказе. После окончания МГУ работает в одном из заповедников, вышла замуж, имеет двух детей, защитила кандидатскую диссертацию. Бывая в Москве, обязательно заходит к врачу, подробно о себе рассказывает (общий срок такого периодического наблюдения — 22 года). Первые два года работы в заповеднике чувствовала себя «как-то стесненно, хотя людей было немного». Затем, оставаясь все такой же стеснительной и ранимой, стала более свободно общаться даже с посторонними, а после появления семьи «все стало казаться проще». По-прежнему считает себя «постаревшим Буратино», но говорит об этом с юмором. Никаких изменений личности процессуального характера не обнаруживает. Естественно, невозможность постоянно наблюдать эту больную дает основание к некоторым диагностическим сомнениям, но отсутствие какой-либо динамики, кроме регредиентной, позволяет в первую очередь думать об эндореактивной дисморфомании, начавшейся в подростковом возрасте и с годами дезактуализировавшейся. Нечто подобное (но с более короткими сроками наблюдения) мы отмечали еще у двух больных. По мнению А. Е. Личко, эндореактивная подростковая дисморфомания — заболевание редкое. — 66 —
|