|
Мы расстались, как отрезали. В Кандии мне вручили телеграмму. Я взял её и долго на неё смотрел, руки мои дрожали. Мне было известно, о чём она сообщала; с ужасающей уверенностью я даже видел из скольких слов она состояла, из скольких букв. Меня охватило желание изорвать её, не распечатав. Зачем её читать, если я уже всё знал? Но, увы, мы ещё не умеем доверять своей душе. Разум, этот лавочник, насмехается над душой вроде того, как мы смеемся над старыми гадалками и колдуньями. И я распечатал телеграмму. Она пришла из Тифлиса. Какое-то мгновенье буквы прыгали перед моими глазами, я ничего не мог разобрать. Но постепенно всё успокоилось, и я прочел: «Вчера к вечеру из-за осложнения после воспаления лёгких Ставридаки умер». Прошло пять лет, пять долгих мучительных лет, в течение которых время стремительно бежало. Географические границы устроили настоящую пляску, государства расширялись и съёживались, как меха аккордеона. Какое-то время Зорба и я были унесены порывом ветра; время от времени первые три года я получал от него коротенькие весточки. Однажды с горы Афон пришла открытка с изображением Богородицы, хранительницы врат, с огромными печальными глазами и упрямым волевым подбородком. Под картинкой Зорба написал мне корявым крупным почерком, который рвал бумагу: «Здесь нет возможности заняться делом, хозяин. Здешние монахи подковывают даже блох. Скоро уеду отсюда!» Спустя несколько дней ещё одна открытка: «Не могу бегать по монастырям с попугаем в руках, наподобие ярмарочного артиста. Я подарил его одному забавному монаху, который научил своего дрозда петь литанию. Он поёт, как настоящий певчий, такой плут. Этому невозможно поверить! Так вот, он научит петь и нашего попугая, беднягу. Да, уж он повидал немало на своём веку, шельма! Ну, а сейчас он будет батюшка Попугай! Дружески тебя обнимаю. Патер Алексис, святой отшельник». По истечении шести или семи месяцев я получил из Румынии открытку с изображением пухлой декольтированной женщины: «Я ещё жив, питаюсь мамалыгой, пью пиво и работаю на нефтепромысле, грязный и вонючий, ровно канализационная крыса. А, чёрт с ним! Зато здесь есть в изобилии всё, о чём может пожелать сердце и желудок! Настоящий рай для таких старых пройдох вроде меня. Ты меня понимаешь, хозяин: курочек и цыпочек в изобилии, слава Богу! Дружески тебя обнимаю, Алексис Зорба, водосточная крыса!» Прошло ещё два года; я снова получил открытку, на этот раз из Сербии: «Я ещё жив, здесь дьявольски холодно, поэтому вынужден был жениться. Посмотри на обороте, увидишь её мордашку, прехорошенькая женщина. У неё немного вздулся живот потому, что если хочешь знать, она мне приготовила маленького Зорбу. Я с ней рядом, на мне тот самый костюм, подаренный мне тобою, а обручальное кольцо, которое ты видишь на моей руке, то самое, бедняжки Бубулины - всё бывает! Мир праху её! Эту же зовут Люба. Пальто с лисьим воротником, что на мне, из приданого моей жены. В её приданом были кобылица и семь свиней очень странной породы. А также двое детей от первого мужа. Забыл тебе сказать, что она вдова. Я нашёл в горах, совсем недалеко отсюда карьер белого камня. Ещё я превратился в капиталиста. Живу припеваючи, будто паша. Дружески тебя обнимаю, Алексис Зорбич, бывший вдовец». — 214 —
|