|
В эту минуту ты наверняка смеешься надо мной, хозяин, но я тебе откровенно пишу о своих глупостях или, если угодно, о своих размышлениях, а может, слабостях - честное слово, я не вижу, какая между ними разница, короче, я тебе пишу обо всём, а ты смейся, если охота. Я тоже порадуюсь, узнав, что ты весел, - и смех на земле будет звучать всегда. Все люди на чём-то помешаны, но самое большое помешательство, по-моему, думать, что у тебя-то его нет. Итак, я здесь в Кандии, гляжу на свои сумасбродства и подробно обо всём тебе пишу, чтобы, видишь ли, попросить у тебя совета. Ты, хозяин, ещё молод, что верно, то верно. Но ты читал старых мудрецов, и сам стал, не в обиду будь сказано, немного старообразен; так вот, мне нужен твой совет. Стало быть, я думаю, что каждый человек пахнет по-своему: мы этого не замечаем, поскольку запахи смешиваются, и не поймёшь, какой твой, а какой мой. Чувствуешь только, что воняет, и именно это называют „человечеством", я хочу сказать: человеческим зловонием. Есть такие, которых можно нюхать прямо, как лаванду. Мне же от этого блевать хочется. Но это другая история. Словом, снова отпуская свои тормоза, я хотел сказать, что у этих подлых баб нос влажный, как у собак, и они тотчас чуют, желает их мужчина или нет. Именно поэтому в какой бы город я ни попал, всегда найдутся две-три женщины, - чтобы гоняться за мной, даже теперь, несмотря на то, что я стал стар и гадок, как обезьяна, и плохо одет. Они отыщут мой след, суки. Благослови их, Господь! Словом, прибыл я в порт Кандию вечером. Уже смеркалось. Тотчас побежал по магазинам, но все были закрыты. Зашёл в одну харчевню, задал корму своему мулу, сам поел, привёл себя в порядок, закурил и вышел прогуляться. Я не знал ни одной живой души в городе, никто не знал меня, я был свободен. Мог свистеть, смеяться, говорить сам с собой. Купив тыквенных семечек, я грыз их и плевался, прогуливаясь. Уже зажглись фонари. Мужчины пили аперитив, женщины возвращались домой. В воздухе пахло пудрой и туалетным мылом, жареным мясом и анисовкой. Я сказал себе: „Послушай-ка Зорба, до каких же пор ты будешь жить с трепетом в ноздрях? Не так уже много времени тебе осталось дышать, старина. Давай же, дыши полной грудью!" Вот что я говорил себе, шатаясь по знакомой тебе главной площади. Вдруг я услышал шум, музыку, барабаны и песни, навострил уши и помчался в ту сторону. Это было кабаре. Мне только этого и не хватало. Я уселся за маленький столик у самой сцены. Почему я вёл себя так нескромно? Да я уже об этом говорил: ни одной знакомой души, полная свобода! — 109 —
|