|
– Но мы правда не можем… – Это страшно любезно, по… – Вы всегда говорили, что хотите вернуться домой, открыть школу, паб, еще чего-нибудь. Ну, вот вам шанс. Что такое для меня тридцать пять тысяч? – Страшно мило, – сказала Фенелла, – но на самом деле… – Не думаю, будто она сейчас хочет ехать домой, – сказал Краббе. – Здесь хочет остаться. – Да, – сказала Фенелла. – Хочу здесь остаться. – Ну, деньги все равно возьмите, – сказал Нэбби Адамс. – Замечательно, черт побери, можете их профукать. – И в ужасе замер. – Я не хотел, честно, просто как бы вылетело, миссис Краббе, честно, простите, правда. – An хуч караб болта, – сказал Алладад-хан. – И скажу кое-что похуже, черт побери, если будешь меня одергивать, – сказал Нэбби Адамс. – Заважничал, как получил три нашивки. – И произнес длинную речь на урду. Алладад-хан индифферентно обрабатывал куриную ногу. Они пили и ели. – Сочельник, – сказал Нэбби Адамс. – Я обычно качал распроклятый орган для колядок, вечно чуть не описаешься… – И застыл в ужасе. – Ну а как еще можно сказать? – быстро вставил Краббе. – Точно, – сказал Нэбби Адамс с серьезной теплотой. – Как еще можно сказать? В любом случае, одна особенно нравилась, больше псал, чем рождественская колядка. – Откашлялся, прочистил горло и запел замогильным басом: О, все верные, придите, Возрадуйтесь, возликуйте, О, придите, о, придите В Вифлеем. Фенелла заплакала, и Алладад-хан произнес на ворчливом урду серьезное озабоченное заявление. – Извиняюсь, миссис Краббе, знаю, голос у меня не особенный, а вы музыкальная, и все такое, только я не думал, что заставлю вас плакать, честно. Выпивали; вечер лился пузырящимся длинным потоком, пенистым пивом, ароматным спиртным; Алладад-хан пел по-пенджабски охотничью песню, серьезно обращался к супругам Краббе на урду, супруги Краббе обращались к Нэбби Адамсу по-малайски, Рождество начинало больше смахивать на Пятидесятницу, пустые бутылки громоздились Вавилонской башней. Наконец Нэбби Адамс взглянул на плантаторское кресло на веранде и сказал: – Всего пять минут. Алладад-хан тихо пел про себя с остекленевшим взглядом, с бутылкой шерри в руке. Краббе запел контрапунктом, звучно, серьезно: Когда вырастут плющ с остролистом Выше самых высоких деревьев в лесу, Остролист превратится в корону. Алладад-хан позволил ему петь самому по себе, побледнел под теплым коричневым, метнулся в уборную. Фенелла плакала и плакала. — 120 —
|