|
Я люблю играть, поэтому пробую. Ночное небо напоминает прохудившуюся миску, через дыры в которой проникает свет. А вдруг эта миска упадет и придавит меня? А если я спрячусь, мама сможет меня найти? Я плачу. — Тихо, — велит она. Ее рука закрывает мне рот, вдавливает мою голову в землю. Я пытаюсь выбраться, потому что мне эта игра не нравится. В другой руке она держит большой камень… На какое-то время я, кажется, заснула. И мне приснился мамин голос… Я вижу, как склоняются деревья, словно хотят поведать друг другу какой-то секрет, как из зарослей выбегает Мора… А потом я где-то в другом месте. Я смотрю на себя со стороны — как когда мама включает мои детские ролики, и я вижу себе по телевизору, хотя продолжаю сидеть перед ним. Я слышу удар, и мы идем, долго идем. Наконец Мора опускает меня на землю и гладит задней ногой. Мне кажется, мы отлично играем, ведь она такая нежная. Мора гладит меня хоботом — именно так, учила меня мама, надо прикасаться к птенчику, который выпал из гнезда. Как и я… Все вокруг нежное: ее дыхание у меня на щеке, ветки, которыми она меня прикрывает, словно одеялом, чтобы согреть. Только что Серенити стояла рядом — через секунду ее уже нет. — Дженна! — слышу ее голос. Потом ее изображение делается черно-белым, словно помехи идут. Я не в лаборатории. Я нигде. «Иногда связь бывает предельно ясной, а иногда, как сотовая связь в горах — разбираешь только каждое третье слово», — сказала Серенити. Я пытаюсь прислушаться, но до меня долетают только обрывки беседы, и на том конце провода вешают трубку. Элис Тела так и не нашли. Я видела его собственными глазами, но к тому времени, как приехала полиция, Дженна исчезла. Я прочла об этом в газетах. Я не могла рассказать, что видела, как она лежала на земле в вольере. Я вообще не могла позвонить в полицию — тогда бы за мной пришли. Поэтому я изучала происходящие в Буне события с расстояния в пятнадцать тысяч километров. Я перестала вести журнал, потому что каждый день был очередным днем без моей дочери. Боялась, что, когда допишу до конца, пропасть между тем, кем я была и кем стала, окажется такой широкой, что я не смогу разглядеть противоположный край. Какое-то время я под фальшивым именем (Анна — палиндром: одинаково читается с обоих концов) ходила к психотерапевту и лгала о причинах своей печали (автомобильная авария). Я спрашивала у него, нормально ли, что после потери ребенка продолжаешь по ночам слышать его крик и просыпаешься от этого рожденного воображением звука. Я спросила, нормально ли проснуться и на пару восхитительных минут поверить, что ребенок спит за стенкой. Психотерапевт ответил: «Это нормально», и я перестала к нему ходить. Он должен был ответить: «Больше ничего и никогда в вашей жизни не будет нормальным». — 248 —
|