|
— Дурак! — Ищи умного! Ольга отвернулась к спинке скамейки, облокотилась на нее обеими руками. Плечи ее затряслись. — Прости, — сказал Борька, не поворачивая головы, — только не забывай, что и у других самолюбие имеется. Всхлипывания стали еще громче. — Вот и оставайся со своим самолюбием, — проговорила она сквозь слезы. — Та-ак. Ну мне пора, — сказал Борька вставая. — Привет маме! Ольга не повернула головы, не ответк. та. Чeрецкий пошел прочь, давя салогами те самые блики, которыми любовался не тах давно. Внутри у него все кипело. Зацепившись ногой за вырвавшийся из-под земли корень, он чертыхнулся, пнул его в досаде другой ногой и чуть не упал. Пальцы нащупали в пачке сигарету, торопливо сунули ее в рот. Спичка вспыхнула ярко, огонь опалил ресницы. Но Борька не заметил этого. "Что же я делаю?! — вдруг всколыхнулось в мозгу. — Вот ведь идиот!" Он щелчком отбросил сигарету, с хрустом сжал в руке коробок. Обернулся: Ольга сидела все там же. Подбежав к лавочке, Черецкий упал коленями в песок, схватил ноги девушки руками. Оля испуганно повернула голову. Борька молчал, но в глазах его было написано все, что он не был в состоянии сказать. Ее легкая рука легла на стриженую голову. — Ну и слава богу, — облегченно вздохнула она. Борька кивнул, сел рядом, обнял ее за плечи. — Я сделаю все как ты хочешь, — сказал он. — Я хочу… — Ольга не могла подобрать нужных слов, — чтоб мы оба хотели одного, чтобы ты сам хотел этого, сам! Борька покорно кивал, губы его слепо тянулись к Олиным щекам, шее. Он боялся, что если заговорит, то предательская дрожь в голосе выдаст его. — Не молчи, говори мне что-нибудь, ну говори же; а я прошу. — Мы будем вместе, Олюнь, будем, — прошептал Борька и прижался своими губами к ее губам, чувствуя, ках они дрожат. Ольга откинула голову, прикрыла глаза. Ей уже казалось, что никакой ссоры не было и быть не могло, ведь рядом с ней сидел самый лучший, любимый человек. Ведь это он был самым сильным и добрым, самым ласковым и самым желанным. И если бы Борька узнал о этих мыслях, то у него бы закружилась голова от счастья: неужели свершилось то, на что он в жизни своей уже не надеялся и чего боялся — полюбили его, со всеми его недостатками и сомнительными достоинствами, цену которым он все же знал и которых страшился, его, обрекшего себя внутренне на вечное одиночество?! "Здорово, Леха! Насилу отыскал тот клок бумаги, на котором ты адресок тогда записал. Помнишь? У меня тут за тебя вся душа изболелась — чего с тобой дальше-то было? Ну и влипли мы! Вперед умнее будем, так что ты не горюй, а я тебя жду, заходи, как выберешься. Правда, теперь тебя не скоро отпускать будут. Здесь, конечно, прости, моя вина, не уследил, черт бы меня побрал! Но, вообще-то, все это мелочи, ерунда житейская — сам помню: с губы не вылезал — то самоволка, то как у нас с тобой, то еще чего. Так что не ты первый, не ты последний. А о деревне своей (и моей, к сожалению, тоже) ты и думать забудь: еще чего не хватало — губить свою молодость в навозе и бескультурье! Так и отпиши своим, мол, после службы не ждите. И прямым курсом к нам в общагу. Приютим, приветим, не пропадешь! Заживешь настоящей жизнью. А служба, она быстро летит мигнуть не успеешь, как чемоданчик собирать придется. — 169 —
|