|
Я спросил ее, почему она не завязала. – А что бы я делала? В конторе сидеть? Я письма-то приличного написать не могу. У меня больше нет талантов. Я даже не умею достаточно долго притворяться, что мне нравится секс. Я так хорошо помню тот самый первый раз. Я рассказала менеджеру о том, что меня заставил сделать актер. Я разыграла оскорбленную невинность. «Маури не трахается. Он любит штучки». Он сказал мне, что Маури рассказывает всем, что я взяла у него лучше, чем ему когда-либо доводилось с другими девками. «Это, – сказал менеджер, – зря. Ты только приступила, а уже растратила все сливки. Как насчет меня, лапочка? – сказал менеджер. – Ты мне тоже нравишься». Сперва мне даже прикасаться к нему не хотелось, потому что я не успела подмыться; я себя неловко чувствовала, даже когда он мне титьки целовал. Но через двадцать минут или вроде того он меня все-таки достал, и мне и вправду захотелось с ним потрахаться, может быть, именно потому, что не понадобилось подмываться. Сперва у него не стоял, и мне пришлось выбирать: или я его подниму, или мне до конца жизни придется сидеть за столиком в какой-нибудь конторе, снимать ужасную крошечную комнатенку и жить маленькой жалкой жизнью. Я решилась и добилась своего. Но тут он начал молоть всякую ахинею о превосходстве духовной любви над физической! Он поцеловал меня в губы и сказал: «Когда тебе шестьдесят девять, все чувства сосредоточиваются в области лица, и это так чудесно! Ведь там у нас глаза, а глазами мы все видим, а видеть – это самое главное в сексе». Он мог себе это позволить, грязный подонок, после того как я вылизывала его, зажмурившись и сдерживая тошноту. – Я не могу подолгу быть одна, – сказала она. – Я начинаю скулить, ныть и бездельничать. Я проваливаюсь в какую-то пустоту. Я живу только для других, только для тех, кто хочет меня видеть, хочет меня видеть красивой и здоровой. Все, что я делаю, рассчитано на чью-нибудь реакцию. Меня знают – может быть, не и том качестве, в каком хотелось бы, но, по крайней мере, узнают в барах. Мужчины не могут вспомнить, где они меня видели – а видели они меня в порнографических журналах, – и тут же за мной увязываются. Иногда мне даже нравится, как я живу. Я люблю деньги, и мне наплевать, откуда они берутся. Может, я когда-нибудь и выйду замуж. Мадам, которая послала меня сюда, сказала, что ты богатенький, Уэйлин. Почему бы тебе не жениться на мне? * * *Как-то, беседуя в Мюнхене с американским психиатром, у которого я лечился от наркомании, я сказал, что, бросив опиум и Марию, отчего-то испытываю чувство вины. По мнению доктора, я просто привык жить с этим чувством, поэтому оно с неизбежностью возникает в любой ситуации. В разговоре с ним я понял, что переживаю так сильно не столько расставание с Марией, сколько разрыв с ее отцом. Я позволил судить и карать себя человеку, которого я уважаю и с которым чувствую странную близость. С тех пор как я приехал, я постоянно думаю, не следовало ли мне излить ему душу. Но никак не могу решиться. Он осудит меня за то, что я порвал с его дочерью. Он будет полностью на ее стороне. — 31 —
|