|
– Анонимных? – чуть не закричала она. – Да ты понятия не имеешь, что такое анонимные тела. Знаешь ли ты, каково это – подстилаться под вонючего мужика, чтобы не потерять паршивое место манекенщицы? Если бы они с самого начала говорили: мы тебе платим пятьсот пятьдесят в неделю, и ты нам сосешь, а на стороне можешь корчить из себя звезду сколько вздумается! Это можно было бы еще вынести. У женщины должно быть две дыры, одна для бизнеса, другая – для души. По крайней мере, в этом городе. Мне говорить почему-то не хотелось, и она воспользовалась моим молчанием для того, чтобы поведать мне все свои печали, рассказать про то, как ее первый раз записали в соски. Личный менеджер одного телевизионного актера позвонил ей из Лос-Анджелеса и сказал, что он собирается прилететь в Нью-Йорк и встретиться с ней. На снимках она так дивно вышла, «что уж в жизни вы всех заткнете за пояс, – сказал он ей, – я-то вас беру, но вот мой босс…» Попозже он позвонил ей и сказал, что актер сам прилетел в Нью-Йорк, ничего не попишешь. Может, сама звякнешь, пригласишь выпить? «Крошка, – сказал ей менеджер, – ты это обстряпаешь. За один вечер обстряпаешь». Так оно и было. Стоило подстелиться. И потом, дальше, все то же и то же, ну, может, не всегда так в лоб. Сперва никакого секса. Стандартное начало: «Разденься, я должен тебя посмотреть. Я тебя не трону и упрашивать не стану». Затем стандартное продолжение: «Ты такая шикарная. Мне нравится твоя гладкая кожа – или же прекрасная фигура, или же длинные ноги, или же влажная промежность. Мне кажется, я кончу от одного прикосновения твоих губ – или только запустив руку в твою шерстку». А другие еще и поучают: «Это все фактура языка. У других девочек так не выходит. Теперь прикуси чуток, поцелуй в ободок. А теперь возьми так глубоко, как только можешь. Я сказал – глубже, не заставляй меня просить дважды!» И все эти мужики валялись на ней, под ней, перед ней, позади нее, на кушетке, на ковре, на кровати, на кресле, на унитазе, а она только и могла подумать – не выгляжу ли я дурой? Потом ревела, вытирая слезы длинными локонами. Ненавидела себя за то, что она помнит этих мужиков, всех и каждого. Если ее не трахали, то унижали, но отказаться она не могла, и от этого ей еще хуже было. Она повторяла всем одни и те же слова, и это угнетало ее куда больше, чем необходимость трахаться с ними, сосать их грязные члены, вылизывать их грязные задницы. Никто не замечал того, что она повторяет сексуальные клише механически, манипулирует своим телом. Мужики глупы, они не видят разницы между хорошим и дерьмовым перепихоном. Она была не против того, чтобы ею пользовались, но почему ею пользовались так неумело и плохо? Зачем они делали это так, что им самим становилось тошно? «Ты что, не видишь моего потенциала? – спрашивала она. – Я же могла бы стать звездой, ты, жопа. Ты только на меня посмотри. Я хочу, чтобы ты воспользовался моей кожей, моими губами, моим языком, моей бархатной дырой, моей задницей, передом или задом, верхом или низом – слушай только, что я тебе скажу. Неужели ты не понимаешь, что, покуда я делаю только то, что говоришь мне ты, нас будет друг от друга тошнить, и чем дальше, тем больше?» — 30 —
|