|
Кевин не мог позволить себе и фальшивую апатию. Ты, наверное, думаешь, что для больного человека апатия естественна, но нет, крохотные островки робкого желания начали появляться, как согретые солнцем бугорки суши из отступающего холодного моря. Однажды, когда он пытался сдержать рвоту, я спросила, чего ему хочется. И он признался, что любит мою густую похлебку из моллюсков, и даже сказал, что предпочитает молочную основу томатной. И еще он попросил поджаренный ломтик кяты, и это при том, что раньше демонстрировал полное презрение ко всему армянскому. Он сказал, что ему нравится одна из потрепанных мягких игрушек Селии (горилла), которую Селия тут же торжественно возложила на его подушку, словно ее скромному примату была оказана редкая честь, а в общем, так оно и было. Когда я спросила Кевина, что бы почитать ему долгими вечерами — конечно же я взяла отпуск, — он растерялся. Думаю, потому, что, когда прежде я или ты читали ему, он не хотел слушать. Я по наитию — вроде бы увлекательная история для мальчика — выбрала книжку «Робин Гуд и его веселые ребята». Кевину понравилось. Он умолял меня перечитывать «Робин Гуда» снова и снова, пока не заучил целые эпизоды наизусть. Я и теперь не знаю, увлекся он именно этой историей, потому что она совпала с его состоянием, — ему хватало сил слушать, но он был слишком слаб, чтобы притворяться безразличным, — или что-то пленило его воображение. Как многие дети, вовлеченные в самую гущу стремительно развивающейся цивилизации, он, видимо, нашел комфорт в атрибутах, вполне доступных пониманию десятилетнего мальчика: в запряженных лошадьми телегах, луках и стрелах. Кевин интуитивно оценил антигероя; вероятно, ему понравилась идея грабить богатых и раздавать награбленное беднякам. (Или, как ты язвительно заметил тогда, может, он просто будущий демократ). Я никогда не забуду те две недели, и уж точно неизгладимым воспоминанием останется утро, когда Кевин нашел в себе силы выбраться из кровати, сообщил мне, что оденется сам, и попросил выйти из комнаты. Я подчинилась, пытаясь скрыть разочарование, а когда чуть позже вернулась спросить, что ему хочется на ленч, может, опять похлебку из моллюсков, он раздраженно дернул головой. «Мне все равно», — услышала я пароль его поколения. «Может, сандвич с сыром на гриле?» — «Да мне насрать». Что бы ни говорили о быстром взрослении детей в наши дни, я содрогаюсь, сльша эти слова от десятилетнего ребенка. Я ретировалась, но успела заметить, что его губы снова кривятся, как прежде. Я должна радоваться, сказала я себе; ему лучше. Лучше? Ну, не по отношению ко мне. — 183 —
|