|
Вскоре отец начал пить, сперва по выходным, потом уже — каждый день. Первым делом он потерял работу почтмейстера, затем стала приходить в упадок и вся усадьба. Братья, хотя и были ещё подростками, уехали в Цюрих. Я остался и жил сам по себе. Время шло, меня всё чаще дразнили тем, что мой отец пьяница. Если кто-нибудь находил его в селении мертвецки пьяным, его привозили домой и укладывали в постель. Расхлёбывать всё приходилось мне. Мне казалось, что я один расплачиваюсь за смерть матери. В конце концов у меня появился хороший друг — Ханс Пекарь. Это был старый седой человек, который с незапамятных времён держал в Дорфе пекарню. Но родился он не в Дорфе и потому его всегда считали в селении чужаком. К тому же он был неразговорчив. Жители Дорфа почти ничего не знали о нём. Ханс Пекарь прежде был моряком, но, проплавав много лет, осел в Дорфе и открыл тут пекарню. Изредка, когда он снимал в пекарне рубаху, у него на руках можно было увидеть четыре татуировки. Одно это придавало ему в наших глазах некую таинственность. Ни у кого из мужчин в Дорфе не было татуировки. Особенно хорошо я помню его татуировку, изображавшую женщину, которая сидела на большом якоре. Под ней было написано "Мария". О ней ходило много историй. Некоторые говорили, что она была его невестой, но умерла от туберкулёза, не дожив и до двадцати лет. Другие считали, что Ханс Пекарь когда-то убил немку, которую звали Мария, и поэтому живёт сейчас в Швейцарии… Мне показалось, что Альберт поглядел на меня так, как будто я тоже сбежал от женщины. "Не считает же он, что и я тоже кого-то убил", — подумал я. Но он вдруг сказал: — А кое-кто говорил, что "Мария" — это название шхуны, на которой он плавал, и что эта шхуна потерпела кораблекрушение где-то в Атлантическом океане. Альберт встал, принёс белый сыр и хлеб. Потом достал два бокала и бутылку вина. — Тебе не скучно это слушать? — спросил он. Я энергично замотал головой, и он продолжал: — Лишённый всяческого надзора, я частенько останавливался перед пекарней на Вальдемарштрассе. Мне нередко хотелось есть, и я считал, что один вид хлеба и булочек немного помогает от голода. Однажды Ханс Пекарь махнул мне, чтобы я зашёл к нему в пекарню, и угостил булочкой с изюмом. С этого времени, Людвиг, я начинается моё летосчисление. С тех пор я постоянно проводил время у Ханса Пекаря. Думаю, он сразу понял, насколько я одинок и предоставлен самому себе. Если я бывал голоден, он давал мне кусок свежего хлеба. Перепадала мне и сдоба, а иногда он открывал даже бутылку с лимонадом. За это я исполнял его мелкие поручения и ещё до того, как мне стукнуло тринадцать, стал учеником пекаря. Но до этого было ещё далеко. И много чего случилось. К тому времени я уже стал ему чем-то вроде сына. — 22 —
|