|
– Нет, какая полиция. Помнишь парня с татуировками? С квадратными такими пауками? – Да. – Я ведь думал, он просто дурак, который не понимает, что делает. – А он не дурак? – Дурак, но те, кто его послал, не дураки. Они точно понимали, что делали. – Кто? – Ребята на больших мотоциклах. С рисунками на жилетах. Заслали его, чтобы освоить новую территорию. Бедному простофиле намекнули, что, если сможет толкать у меня, его примут в банду. – И им не понравилось, что ты отделал их дружка? – Можно и так сказать. – И что теперь? С тобой-то что? – Да ничего особенного, посижу вот немного в коляске. Нога сломана в трех-четырех местах. Ты бы меня видел, до сих пор синяки по всему телу, ребро сломано. – И теперь все? Он знаком просит остановиться у мусорного бака. Выбрасывает остатки шавермы, вытирается салфеткой и отправляет ее туда же. Мы едем дальше. – Я в принципе мог бы подвести под этим черту. Ну, знаешь, око за око. Я ведь не просто пожурил его тогда. – Но ты этого не сделаешь? – Ну, ты знаешь, как обстоят дела, я ведь не единственное заинтересованное лицо. Для моих знакомых речь здесь идет обо всем районе и о том, у кого хер длиннее. В следующие выходные приедут парни из Оденсе с подкреплением из Германии. Смотри, Ник, никогда не шути с этими ребятами. – Не буду. – Они приедут, чтобы устроить Армагеддон. Я качу перед собой кресло, мы переходим дорогу. Когда голос Кемаля раздается вновь, он звучит уже менее уверенно. Кемаль говорит: – Помнишь, ты напился? Здорово напился. В тот вечер мы были в городе, на этой вот дискотеке. Ана, я и ты. Помнишь? Я киваю. – И ты напился, по-настоящему. До невменоза. Сидел кулём за столиком. Я снова киваю. – Я танцевал с Аной, думаю, ты знаешь. В этом не было ничего такого. Зато она с другими не крутилась, а потанцевать ей хотелось. Я смотрю на него, на этот раз не киваю. – Ну вот, мы были на танцполе. И она чуть пододвигается и говорит что-то, а я не расслышал. И я наклоняюсь и… такие вещи, она мне на ухо сказала такие вещи… Ты понимаешь? То, чего ей не надо было говорить. Не мне. Я все смотрю на него. Кемаль, который всегда производит впечатление человека, который знает, что делает, знает, что сказать… а тут он замолкает, почесывает испещренные множеством мелких шрамов костяшки пальцев. – Я просто подумал, что тебе это надо знать. Ничего такого не было, и лет уже прошло немало, но я подумал… Я не отвечаю, везу его к шаверме, к ребятам, они помогают ему сесть в старый «мерседес». Садясь в машину, Кемаль смеется, говорит мне приглушенно: — 67 —
|