|
С вечностью было покончено в течение нескольких минут. Император отрекся от своей божественной сущности и объявил себя смертным человеком… Служанка вновь подала нам саке. На сей раз кроме него на подносе лежали сладкие рисовые пирожки. Настроение у всех было далеко не праздничное. Но в соответствии со стоической японской традицией никто не высказал своего мнения по поводу услышанного. Однако вскоре я заметил, что лица присутствующих обращены ко мне. Как я понял, все ждали, что я скажу. Мой экзамен на право войти в кружок Камакуры начался. – Кто отважится сказать, что мы потеряли сегодня и что приобрели? – спросил Кавабата. – К сотне миллионов наших соотечественников прибавился еще один простой смертный, – ответил я. Католический романист слабо улыбнулся. Похожий на цаплю Кавабата поднял чашку с саке и воскликнул с таким видом, как будто провозглашал тост: – Кто может усомниться в этом?! Хадзимэ посмотрел в синее небо. Оно не утратило своего блеска и не обрушилось на нас. Хадзимэ заплакал. Кавабату, этого нежного не догматичного реалиста, впрочем, как и всех остальных, тронули слезы старого верноподданного садовника. – Давай, старина, давай, – только и сумел сказать расчувствовавшийся Кавабата. И Хадзимэ начал петь грубым срывающимся голосом националистический гимн 1930-х годов. – … высоко вздымающаяся гора Фудзи – это гордость… Садовник зарыдал. Знаток миниатюр задрожал, будто от озноба. И тогда я продолжил с того места, на котором остановился Хадзимэ: – … гордость нашей безупречной, словно золотая чаша, непоколебимой Японии… – Безупречная чаша разбилась, Хадзимэ, – сказал Кавабата. – Это прискорбно, господин, – промолвил Хадзимэ, вытирая слезы. – Какое несчастье услышать то, что я слышал сегодня. Тем более что новость была передана таким позорным образом. Он имел в виду радио. – Давайте лучше подумаем о том, что нам делать с этим несчастным вишневым деревом, – сказал Кавабата. – Такое старое дерево может не цвести год или два, а потом на нем снова появятся цветы, – промолвил Хадзимэ, поглаживая рукой шершавый ствол вишни. – Отсрочка, которую дает судьба, – не решение вопроса, – заявил католический романист. Я представил себе, что пережил этот человек. Он, наверное, искал на радиоактивном пепелище Нагасаки останки близких. Меня охватила дрожь. Я не предполагал, что моя инициация будет проходить на открытом воздухе, и потому оделся довольно легко. Мне вдруг показалось, что я снова стою голый перед военной медицинской комиссией, как было в Сикате. — 216 —
|