|
— Сименон, с вашего позволения, тем и известен, что в своих романах редко выходит за пределы Парижа, а в Париже — за пределы только одного округа. Этот округ — район между... Эффектно она Денисова срезала. — Валентин Петрович, а в Швейцарии вы были? Сименона видели? — это уже вопрос трогательной провинциалки. Денисов зажмурился, как сытый кот, пошевелил бородой — мирный красавец, даритель чудес. В канун нового, 1946 года отец взял Костю с собой в Москву, он ехал на медицинскую конференцию. Остановились они у дальних родственников матери, в доме-пироге, в комнате, выходившей окнами на Арбатскую площадь, — совсем рядом с нынешним Таниным жильем. Внизу звенели трамваи, трехэтажный дом с булочной и молочной в конце Суворовского бульвара как бы заслонял еще несуществующий Калининский проспект и знаменитый роддом Грауэрмана на исчезнувшем ныне куске Молчановки, с елочного базара на задах метро в разные стороны от площади шагали елки... Костя был уже взрослый, кончал десятый класс. Шел снег, они с отцом гуляли по бульварам. На Тверском набрели на огромного фанерного кота. Кота построили недалеко от памятника Пушкину, памятник еще не перенесли на новое место. Кот сидел пухлый от покрывавшего его снега с чудом внутри рыжего брюха, из брюха торговали ромовыми бабами — вкус их был невероятен. Отец глядел, как Костя осторожно обкусывал глазурь, и до самых Никитских ворот улыбался. Как же, дождешься от Денисова ромовых баб! Денисов продолжал увлекательный разговор о заграницах, Костя молчал, и хорошо знакомое Тане отрешенно-неприязненное выражение прочно установилось у него на лице. Значит, подступала тоска, холодная, темная, перехватывала горло. Как он ни держит себя в руках, все его визиты к ним в дом кончаются злобой. Тяжелое чувство, Костя ему с легкостью поддается. Привез зачем-то аспирантку — лишние хлопоты, глупые разговоры. Складываются в жизни такие ситуации, человек твердо знает, что попадать в них унизительно и невозможно, и уже не в силах без унижения этого обойтись. Род мазохизма, душевная болезнь — так он однажды признался Тане. К вечеру Костя скисает, ему становится жаль себя, рождается искушение зайти, Если бы они еще жили подальше друг от друга. Близкое расстояние давно стало для него оправданием: забежал просто так, по соседству. Вполне приличное объяснение, правдивое: в Москве теперь все чаще общаются и дружат по территориальному признаку... Аспирантка что-то увлеченно рассказывала Денисову о нонконформизме, потом перешла к студенческим волнениям во Франции, Денисов застал их в 68-м году в Париже, ему было что вспомнить, но он отмалчивался, а Нонна между тем уже цитировала философов, Адорно, Маркузе, прилежно пересказывая монографию Давыдова. Цветков был ее внутренним рецензентом и при своей фотографической памяти тотчас вспомнил рукопись на желтоватой бумаге с западающей буквой «л» и где какие куски из цитируемых Нонной были расположены. Пусть цитирует, подумалось ему, пусть. Есть у нее цепкость, память хорошая, восприимчивость, хочет понравиться Денисову, пусть! — 9 —
|