|
Цветков и впрямь был в их компании единственным хорошо информированным человеком, и он щедро делился собой и своей осведомленностью с денисовскими знакомыми. Тем самым вольно или невольно он попадал в плен собственной роли. Тяжелая роль, но как от нее отказаться, если она уже предписана. Вначале, после его переезда в Москву, эта его роль Тане импонировала, ей нравилась Костина вхожесть в чужой для нее и необычный по стилю жизни мир, нравились его рассказы, приятно было, когда он знакомил ее с режиссерами и они что-то важное при Тане обсуждали. Приобщенность к чужой славе, знакомые всей стране имена и лица, особенно же лица, фотографии которых торчали в каждом газетном киоске, придавали и ей, тогда совсем молодой, жадно всем и всеми интересующейся, чувство собственной значительности, достававшейся ей рикошетом от Кости. Но шли годы, и что-то в Тане незаметно изменилось. Гораздо более спокойно и властно ощущала теперь Таня отдельность, значимость дорогого для нее, добытого своим разумением опыта мысли, звонкие имена оставляли ее равнодушной, она инстинктивно избегала знакомств со знаменитостями, переболев чужой славой, как в детстве болеют корью. Не осталось даже отметин, нет, впрочем, остались, несколько давних, преимущественно женских знакомств, перешедших с годами в приятельство, а потом и в дружбу. Но иногда Тане казалось, что и эти дружбы давно бы отмерли, если бы они с Денисовым переехали из центра куда-нибудь подальше, допустим, в Орехово-Борисово или Медведково. Дом в Кисловском, как уже было сказано, мощно поддерживал любые, самые случайные контакты. А может быть, Таня была слишком мнительна? Ведь нужна же была Таня Лене. А Лена, самая близкая в последние годы Танина подруга, жила, слава тебе господи, в Ясеневе, час езды до Таниного дома. Кроме обычной женской дружбы, то есть разговоров о тряпках, мужьях и детях, их связывало и иное — Лена первой давала Тане читать все, что писала, Танино мнение было для нее непреложно, без Таниного одобрения она ни строчки не сдавала в печать. И не любила Лена, когда Таня уезжала из города. Кстати, в доме на Кисловском она почти не бывала, Лена не любила суеты и внезапных приходов неинтересных для нее гостей. Смешно сказать, но встречались они обыкновенно на Суворовском бульваре, потом шли по Тверскому, в хорошую погоду садились на теплую, прогретую солнцем скамейку, и там обычно решались накопившиеся проблемы. О чем бы они ни говорили, эти полчаса-час были для обеих праздником, передышкой от обыденных забот, хотя именно этим заботам отводилась немалая доля времени в их торопливых, взахлеб, разговорах. А потом Лена, провожая Таню до подъезда ее дома, отчаянно качала головой, отказываясь зайти, подталкивала Таню на ступеньки к лифту — конечно же они никак не могли расстаться, — смеялась: «Иди, иди, шагай, пленница, корми своих нахлебников!» — 14 —
|