|
Заметим тут еще, что историческая часть Таниных тезисов вряд ли правомерна для этой темы: это уже область исторической психологии, то есть раздела науки, по существу еще не рожденного, каждый пример, приведенный Таней походя, «не работал», не включенный до сих пор в привычный круг психологической литературы. Тут для психолога лежала нетронутая целина, тут ссылок было недостаточно, это была область историков, культурологов, теологов, но только не людей, чья профессия, казалось бы, призывала их исследовать становление психических структур человека во времени. Тут Таня забегала вперед, посягая на неподъемное, неразработанное, известное подробно, день за днем, час за часом, разве что историкам и таинственное в своей необъяснимости явление: почему многое кончалось не то чтобы совсем плохо, но неважно. Что заключено в самом человеке такого, что он склонен многое портить, превращать в фарс или погибать, если он чист, благороден и лишен потребности в стяжательстве — материальном или духовном? Почему, к примеру, в общинах ранних христиан сразу началась борьба за власть? Почему среди апостолов были честолюбцы? Почему Иуда предал? Почему все так стремительно покатилось вниз? Почему «быть в центре», вступая в непосредственное общение с Всевышним, оказалось для подавляющего большинства людей не только непосильным, но и недостаточным? И так скоро появилась потребность в знаках признания — разветвленная, сложная структура церковной иерархии, где даже цветовой гаммой подчеркивались ранг и возвышение одного церковного чиновника над другим, — а начиналось все с теплоты товарищества... Почему так скоро вокруг новой всечеловеческой веры развернулось то, что проходило у Тани в ее заметках под пунктом «3»: потребность в том, чтобы тебя восхваляли не за то, во что ты истинно веруешь, а за форму твоего поведения, — вариант Тартюфа, святоши, лицемера, ханжи. Почему все большое плодит и привлекает к себе в первую очередь маленькое? Большое притягательно, потому что оно уже в центре, оно признано и им легко себя заполнить без собственной внутренней работы; работал, страдал, приносил себя в жертву другой человек или другие люди... Приходится признать, что Таня задавала себе детские по наивности вопросы. И приходится удивляться, что эти вопросы в ней живы: не так ей мало лет все-таки, тридцать пять минуло прошлой зимой. И пожалуй, стоит порадоваться за нее, хотя Тане плохо в эти минуты; правда, свет слабый, ночник в ее комнате освещает лишь лист бумаги, лица не видно, но, скорей всего, Таня плачет втихомолку, время от времени она утирает нос, а когда она плачет, нос у нее начинает хлюпать сам собой, такое устройство носа. Но, право, все равно стоит радоваться, потому что, если эти вопросы волнуют Таню даже в те минуты, когда пора наконец побеспокоиться о себе... — 143 —
|