Я отхожу от нее — одним гигантским, но несмелым шагом — к спасительному пластику мотельного стола. На нем высятся кипы бумаги, валяются обертки от жевательной резинки, а из ручки с лопнувшим стержнем вытекло целое Красное море туши. На ужин у меня недоеденный пончик. — Я, в общем-то, немного занят. Работаю… — Ах да… — Голос ее словно сдувается, проколотый иглой. — Твоя статья. — Меня уволили из «Газеты Нью-Гэмпшира». — Ты же сказал, что пишешь статью о суде над моим отцом. — Нет, — уточняю я, — я сказал, что мне ее поручили написать. Делия поднимается с кровати, подходит к столу и пробегает пальцами по накопившимся за эти недели листам — я даже не думал, что столько текста уже приготовил. — Тогда что это такое? Я набираю полные легкие воздуха. — История о тебе. Она берет мою рукопись. — «Впервые я исчезла, когда мне было шесть лет…» — читает она, впервые оживляя эти слова. — Это от моего лица? Я киваю. — Так я слышал тебя в своей голове. Делия переворачивает несколько первых страниц и отдает все мне. — Читай вслух! — требует она. Я откашливаюсь. — Впервые я исчезла, когда мне было шесть лет, — повторяю я. — Отец готовил фокус… Я читаю за Делию, за Эрика, за Эндрю, за себя. Я читаю несколько часов кряду. Я читаю, пока голос не хрипнет. Читаю, пока она не начинает свой рассказ. И ровно к тому моменту, как небо занимается румянцем, у нее заканчиваются слова. — Почему ты ничего мне не сказал? — шепчет она. — У тебя был другой. — Человек, в которого влюбляешься в двенадцать лет, может быть совсем другим, когда вам по тридцать два. — А может быть точно таким же. Мы лежим, свернувшись калачиком, на синтетическом покрывале казенной двуспальной кровати. Собравшись мелкими волнами, оно напоминает мне хохолок, что оставляет по себе взрезавший водную гладь кит. Это — след, оттиск, обозначение чего-то уникального. Делия сказала бы, что это очередная глупость, которую я невесть зачем запомнил. Возможно и так, но я знаю, что она всегда читает последнюю страницу книги, прежде чем решить, стоит ли читать первую. Я знаю, что она любит запах свежераспечатанных мелков. Знаю, что она умеет свистеть, ненавидит карри и в зубах у нее ни одной дырки. Жизнь — это не сюжет, жизнь — это детали. Я касаюсь ее лица. — Мы ведь не будем говорить о вчерашнем, правда? — тихо спрашиваю я. Она кивает. — И об этом мы тоже не будем говорить, — говорит она и медленно приближается ко мне, как бы давая последний шанс уклониться от неминуемого поцелуя. — 211 —
|