Особые отношения

Уэйд колеблется.

— Только если ты будешь разговаривать с ним как со своим духовным наставником, а не как с изолированным свидетелем…

Я киваю. Меньше всего мне хочется пересказывать все, что за последний час произошло в зале суда.

Уэйд уходит, забирая с собой весь воздух. Я сажусь на пластмассовый стул и опускаю голову на колени. Мне кажется, что я вот-вот потеряю сознание. Через несколько минут дверь открывается, и я вижу белый льняной костюм пастора Клайва. Он придвигает ко мне второй стул.

— Давай помолимся, — предлагает он и склоняет голову.

Его слова переполняют меня, вбирают в себя все грубые обломки и уносят их. Молитва, как вода: невозможно представить, что эта стихия обладает силой делать добро, однако дайте время и она изменит рельеф Земли.

— Макс, такое впечатление, что у тебя внутри идет борьба, — говорит пастор.

— Просто… — Я отвожу глаза и качаю головой. — Не знаю. Может быть, стоит отдать их Зои.

— Что заставляет тебя сомневаться в своем решении? — спрашивает пастор Клайв.

— Слова ее адвоката. Что на самом деле я отец, а буду дядей. Если я запутался, как же в этом разберется ребенок?

Пастор похлопывает ладонью о ладонь и кивает.

— Знаешь, я помню одну очень похожую ситуацию. Почему я не вспомнил о ней раньше?

— Правда?

— Да. О биологическом отце, ребенка которого вырастила другая пара. Этот мужчина сам выбрал их родителями, совсем как ты, потому что действовал в интересах ребенка. Тем не менее ему удалось внести свою лепту в воспитание этого малыша.

— Вы знакомы с ними?

— Очень близко, — улыбается пастор Клайв. — И ты тоже. Всевышний подарил Марии Иисуса, чтобы она его выносила, а Иосиф его воспитал. Он знал, что так нужно. А Иисус… Что ж, несомненно, он смог во всем разобраться.

Но я не Бог. Я всего лишь человек, который постоянно все портит, который изо всех сил старается не допустить очередной ошибки.

— Все будет хорошо, Макс, — обещает пастор Клайв.

И я поступаю так, как поступаю всегда, когда рядом с пастором: я верю его словам.

Должен признаться, когда в зал суда входит Рейд, мои сомнения развеиваются. Он в одном из своих модных дорогих костюмов, сшитых на Савил-Роу в Лондоне, и в итальянских туфлях ручной работы. Черные волосы аккуратно подстрижены; мне доподлинно известно, что сегодня утром он вызывал профессионального брадобрея, что тот его побрил. Он из тех мужчин, которые, когда входят в комнату, притягивают к себе всеобщее внимание, и не столько благодаря внешности, а скорее уверенности в себе. Когда он проходит мимо меня к свидетельской трибуне, я улавливаю запах лосьона после бритья и чего-то еще. Не одеколона, одеколонами Рейд не пользуется. Это запах денег.