Одинокий волк

Я убираю руку.

Но у нас по-прежнему разные цели.

Она недоуменно смотрит на меня.

Ты хочешь сказать, что даже после того, как ты узнал, что папа открыл глаза, ты все равно хочешь отключить его от аппарата?

Ты же слышала, что сказал врач. Это всего лишь рефлекс, а не реакция. Как икота. Он не может это контролировать. Кара, он бы даже глаза не смог открыть, если бы за него не дышал этот аппарат. — Я качаю головой. — Я тоже хочу верить, что это больше, чем рефлекс. Но с наукой не поспоришь.

Она съеживается в кресле.

Как ты можешь так поступать со мной?

Как поступать?

Заставить меня поверить, что мы на одной стороне, а потом разбить надежды.

Это мой долг, — отвечаю я.

Разрушить мою жизнь?

Нет. Разозлить тебя, заставить возмущаться. Залезть тебе под кожу. Обращаться с тобой так, как никто другой. — Я встаю. — В общем, быть твоим братом.

ЛЮК

Когда абенаки рассказывают истории, существует несколько присказок. Можно сказать: «Waji mjassaik» — «В начале». Или так: «N'dalgommek» — «Весь мой рассказ». Или начать с извинения: «Anhaldamawikw kassi palilawaliakw». Что означает: «Прости меня за все плохое, что я сделал тебе в этом году».

Любая из этих присказок годится, когда я возвращаюсь в мир людей.

И даже несмотря на то, что я медленно привыкал к звукам и запахам, перестал прятаться всякий раз, когда за углом ревела машина, и есть руками, моя жизнь в дикой природе время от времени еще давала о себе знать. Когда живешь, словно ходишь по натянутому канату и нет страховочной сетки, трудно снова научиться ходить по твердой земле. Я не мог заглушить остро отточенные инстинкты, которые развились у меня в мире волков. Если моя семья куда-то выходила, даже в «Макдоналдс», я становился так, чтобы находиться между своими детьми и остальными посетителями заведения. Я отворачивался от них, когда они ели гамбургеры, потому что если повернусь, то могу не заметить угрозу.

Когда моя дочь привела домой школьную подружку и она осталась у нас ночевать, я застал себя за тем, что обыскиваю розовую сумку из бобрика двенадцатилетней девочки, чтобы убедиться, что там нет ничего, что могло бы таить угрозу для Кары. Когда Эдвард ездил в школу, я иногда следовал за ним в грузовике, чтобы убедиться, что он добрался туда без происшествий. Когда Джорджи собиралась выйти из дому, я подробно расспрашивал, куда она собралась, потому что постоянно жил в страхе, что с ней может что-нибудь случиться, а меня не окажется рядом и я не смогу прийти ей на помощь. Я вел себя, как солдат, который в каждой ситуации видит опасность и знает, что плохое рядом, только протяни руку. По-настоящему я был счастлив лишь тогда, когда мы все вместе сидели, запершись, дома.