|
Мы не видели друг друга больше года. Пункт Одиннадцать тоже изменился. Волосы его стали короче и еще более редкими. Подружка его приятеля подарила ему домашний перманент, и теперь его когда-то прямые волосы завивались сзади, как львиная грива. Он больше не походил на Джона Леннона и не носил выцветших клешей и стариковских очков. Вместо этого на нем были брюки в обтяжку с заниженной талией. Белоснежная рубашка поблескивала в свете флюоресцентных ламп. На самом деле шестидесятые так никогда и не закончились. Они продолжаются даже сейчас в Гоа. Однако для моего брата они завершились в 1975-м. В другое время мы бы воспользовались случаем, чтобы посмаковать эти детали. Однако тогда у нас не было для этого возможности. Я подошел к Пункту Одиннадцать, он встал и мы обнялись. – Папа умер, – раскачиваясь, повторял он мне на ухо. – Папа умер. Я спросил его, что произошло, и он рассказал. Мильтон прорвался сквозь таможенный пост. Отец Майк тоже был на мосту. Сейчас он в больнице. Среди обломков «Гремлина» был обнаружен старый портфель Мильтона, набитый деньгами. Отец Майк во всем признался полиции, рассказав о шантаже и выкупе. – Как мама? – спросил я, переварив эту информацию. – Нормально. Держится. И злится на Милта. – За что? – За то, что он поехал и ничего ей не сказал. Она очень рада твоему возвращению. Сейчас для нее это самое главное. Хорошо, что ты успеешь на похороны. Мы намеревались отправиться обратно ночным рейсом. А на следующий день должны были состояться похороны. Всеми бюрократическими вопросами занимался Пункт Одиннадцать: он получал свидетельство о смерти и размещал некрологи. Он не стал расспрашивать, за что меня арестовали и чем я занимался в Сан-Франциско. И лишь выпив в самолете пива, он упомянул о моем новом состоянии. – Видимо, теперь я не смогу называть тебя Калли. – Называй как хочешь. – Как насчет «братана»? – Годится. Он замолчал, выдерживая привычную для него паузу. – Я так и не понял, что произошло в этой клинике. Я был в Маркетте, а родители мало что мне рассказывали. – Я сбежал. – Почему? – Они собирались меня порезать. Он смотрел на меня стеклянными глазами, за которыми скрывалась активная работа мозга. – Мне все это кажется странным, – наконец заметил он. – Мне тоже. Он рассмеялся. – Просто очень странным! Изображая отчаяние, я закачал головой. – Можешь повторять это до посинения. Сталкиваясь с невероятным, остается лишь относиться к нему как к вполне допустимому. Мы лишены, так сказать, верхнего регистра, поэтому нам остается лишь небольшая область совместных переживаний. А в остальном можно полагаться лишь на чувство юмора, которое и спасло нас. — 383 —
|